Клад Мигель Делибес Мигель Делибес, ведущий испанский писатель наших дней, хорошо известен русскоязычному читателю. Повесть «Клад» рассказывает о сегодняшнем дне Испании, стоящих перед нею проблемах. Мигель ДЕЛИБЕС КЛАД Моему сыну Герману и всем, кто посвящает свою жизнь изучению наших корней 1 Он весь погрузился в чтение, и пронзительный телефонный звонок напугал его. Вяло, будто только что проснувшись, снял он трубку: голубые глаза, всегда грустные и мечтательные, обрели теперь и вовсе отсутствующее выражение. – Да, – поеживаясь, сказал он. Соображал он с трудом, голос помощника генерального директора, искаженный телефоном, звучал к тому же резко, неприятно, и Херонимо, перебирая ручки и карандаши в стаканчике, с трудом улавливал смысл его слов, – Клад? – скептически спросил он. Его равнодушие разозлило помощника генерального директора, голос того, и так-то плохо уловимый, зазвучал от раздражения еще пронзительней и невнятней. Херонимо нетерпеливо дернул головой, выхватил из стаканчика красную ручку и прикусил кончик. – Да-да. Прекрасно тебя слышу… Но имей в виду, в одиннадцать у меня занятия… Если тебе все равно, то, может, в час? Херонимо казался рассерженным. Он сунул ручку обратно в стаканчик и принялся постукивать ею о дно. – Пако, я ночью вернулся из Альмерии, – сказал он, сдерживая раздражение. – Пойми меня… Все время на колесах… Даже не видел Гагу… Подумай сам… Ты же ее знаешь… Едва различимый голос в трубке зазвучал властно и требовательно. – Хорошо, хорошо, – отозвался Херонимо. – Буду через час. Раньше? Крылья ж не вырастут… Кто-нибудь должен, Пако, подменить меня на занятиях… надо собраться, предупредить Нарсисо… дай мне время… Ладно, поеду на машине… Он повесил трубку, закрыл лицо руками и посидел так несколько секунд, придавливая пальцами болевшие глазные яблоки. Потом снова снял трубку и набрал номер. Голос стал нежным, ласковым. – Гага? Да, я, Херонимо… Все в порядке… То есть не совсем все… есть новость… Точно, другая неожиданная поездка… Мне очень жаль, малышка, только я не виноват… Не говори ерунды… Срочная, конечно… Нет, отложить нельзя… Клад, по-видимому… Точнее сказать не могу, сам не знаю… Это все фокусы Пако, распоряжается-то он… Думаю, дня два-три… А что мне, по-твоему, остается делать? Это моя работа, Гага, ты должна понять… Мне очень жаль… Вернусь, поговорим спокойно… Ладно, ладно… Позвоню, как вернусь… Целую. Херонимо повесил трубку и встал; сложил стопкой журналы, которые проглядывал, и сунул пакетик мятных конфет в карман куртки, висевшей на стуле. Открыл дверь в соседнюю комнату – плечистый молодой человек с бледным лицом, окаймленным волнистой бородкой, поднял на него задумчивые черные глаза: – Ну, что теперь тебя грызет? – Да все то же, – ответил Херонимо. – Опять надо ехать. Кажется, в Гамонесе нашли клад. На холме. Дошло? В Сегундас-Коготас, как назвал это место наш милый Полковник. Отчаливаем с Пако через час, Молодой человек с волнистой бородкой подпер кулаком правую щеку. – А разве на этом холме еще не копали? Херонимо покачал головой. – Яйца выеденного не стоят такие поиски. – И он пошел к дверям в коридор, – Да, вот еще что, Нарсисо, – добавил он. – Пако ждет меня, а ты знаешь, как с ним иметь дело. Передай Маноло, пусть проведет занятие за меня. Скажи ему: мегалиты, он поймет. На улице Херонимо остановился в нерешительности. Никогда он не помнил, куда поставил машину, В конце концов пересек проспект, прошел метров двести вперед и остановился у серого, заляпанного грязью «ритмо». Открывая дверцу, выругался сквозь зубы. Проехал мимо факультета, объехал вокруг площади и притормозил у своего дома. Чемоданчик, еще не разобранный, стоял, как он его оставил накануне, на столе. Херонимо схватил чемоданчик; проходя через вестибюль, он вытащил из ящика два письма, какие-то бланки – и бегом к машине. Пако ждал на лестнице Главного управления, потрепанный черный портфель стоял на площадке. Он махал рукой, чтобы привлечь внимание Херонимо, хотя в этом не было никакой необходимости, и, едва машина остановилась, подхватил портфель, распахнул дверцу и уселся. – Ну что? – спросил он, как обычно, – Это я у тебя должен спросить, – отозвался Херонимо. Помощник генерального директора швырнул портфель на заднее сиденье, устроился поудобнее и приладил ремень безопасности, Он старался казаться спокойным, но движения его были нервными, торопливыми, неконтролируемыми… – Поехали, – сказал он, – Паблито нас ждет. Находку он положил в банк. Вообрази себе, семь килограмм серебра и полтора золота в деревеньке, где и пятидесяти домов не наберется. Голова кругом идет! Херонимо решительно вел машину к автостраде. Время от времени помощник генерального директора отрывал свой жирный зад от сиденья и большим пальцем оттягивал ремень безопасности. За толстыми стеклами очков глаза его казались крошечными и невыразительными. – Паблито позвонил вчера вечером из Вальядолида, – продолжал он. – Дело не очень ясное, но как будто придется выплачивать компенсацию за находку. Один тип обнаружил клад на огнезащитной полосе. По его словам, он наткнулся на кувшин случайно, только знаешь, я в эту историю ни вот столечко не верю. Этот тип ходил с детектором. А как докажешь? Он поправил очки и искоса поглядел на Херонимо. – Дело, знаешь, кажется, не пустяковое. Никогда не видел я Паблито таким обалдевшим. Говорит, там дюжинами подвески, браслеты, застежки первого века до Рождества Христова. Ничего себе находочка! Этот тип, конечно, с ним. Некий дон Лино из Побладура-де-Анта. Видать, хитрюга, – засмеялся он. – Обнаружил клад в прошлую среду – понятно? – но молчал, рта не раскрывал до вчерашнего дня, когда неизвестно почему струхнул и позвонил Паблито. Вроде бы Паблито с ним знаком. Этот самый дон Лино хотел промолчать, но подумал как следует и в последнюю минуту струхнул. Паблито, естественно, утверждает, что находка случайная, но я ни секунды в это не верю. Ходил с детектором, меня не переубедят. Чересчур уж исхоженное место, невозможно поверить, будто кувшин был почти на поверхности и никто его до этих пор не разглядел. Херонимо гнал машину по левой полосе. Вытащил машинально из пакетика леденец и сунул в рот. Множество машин непрерывным потоком мчалось по шоссе. Херонимо не отрывал от дороги печального взгляда голубых глаз. На губах его появилась слабая улыбка, словно он что-то вспомнил. – Бедный дон Вирхилио! – сказал он, посасывая леденец. – Вот бы порадовался находке! Сегундас-Коготас, так он окрестил это место, целых полвека было его хобби. Ты же помнишь. Но надо признать, что опубликованная им статья об этих местах – хоть и наивная, но все же работа серьезная, добросовестная. Херонимо помолчал, но улыбка еще не сошла с его губ, когда он снова заговорил. – Великий человек был Полковник! Ревниво стерег свое добро, каждый камень здесь знал, не обо всем рассказывал, знал, где ему сапог жмет! Помню, когда мы с ним познакомились, шел дождь, а он мне все показывал опоясывающие стены и каменные глыбы с большей гордостью, чем постройки в своей усадьбе. Херонимо начал было обгонять шедший впереди желтый «ситроен», но тот как раз в этот момент взял влево, обходя старый, разболтанный «сеат». Пришлось резко затормозить и вернуться в правый ряд. – Слушай, поосторожнее! – Этот тип обязан был меня пропустить. Помощник генерального директора отстегнул ремень безопасности, с трудом дотянулся до приборной доски и включил радио. Услышал музыку и выключил. – Новости уже пропустили, – сказал он. Посмотрел на часы: – Двенадцать десять. Если все будет хорошо, в половине третьего будем у Паблито, – засмеялся он, – Он сейчас что твой кисель. Никогда его таким не видел. Твердит, что это сокровища доримской эпохи, безусловно кельтиберские изделия из золота и серебра. А какого дьявола еще он ожидал найти на этом холме? Помощник генерального директора вопрошающе смотрел на Херонимо близорукими глазками, глубоко-глубоко утонувшими за стеклами очков. – На меня эта утварь доримского периода с Центрального плоскогорья впечатления не производит, мне от нее ни жарко ни холодно, – сказал Херонимо. – Драгоценности почти всегда одинаковые, и после описания Раддатца, мне кажется, ничего нового из них для науки не извлечешь. Единственное, что остается, – удостовериться в их происхождении здесь, на ничьей земле: кельтиберские они или из галисийских крепостей. Вот и вся задача. Помощник генерального директора лишь кивнул, потом приподнял мощный зад, устроился поудобнее на сиденье и засунул большой палец под ремень безопасности, чтобы не давил. Машина стремительно влетела в тоннель, а когда вышла, он зажмурил от яркого света свои маленькие глазки. – Да, от этих находок больше шума, чем дела, согласен, – сказал он, приставляя руку козырьком ко лбу. – Но надо все же признать, что найти у себя под носом кувшин, а в нем десять килограмм драгоценностей – тут, знаешь, у всякого ёкнет под ложечкой. Херонимо дважды пожал плечами, вроде бы не широкими, но крепкими и сильными. – Много шума, говоришь? Ладно, пусть так; но никаких наших проблем эта находка не решает. Еще одно доказательство, что в Арадасской крепости встретились две культуры, кельтиберская и кастреньская, но тут ничего нового нет, мы все об этом знали, даже сам Полковник подозревал… Помощник генерального директора заерзал на сиденье. Еще больше ослабил ремень безопасности. – Дерьмовая система, – сказал он раздраженно, – давит на желудок, жесткие лучше, почему ты не поменяешь? Хотя бы прищепку для белья приделай для упора, – повернулся он к Херонимо, изобразил на лице улыбку и совсем другим тоном, желая переменить тему, сказал: – А ты не думаешь, что преждевременно делаешь выводы? Для начала Паблито сказал мне, что зооморфная плоская полукруглая фибула с особой пружиной – первая и единственная, найденная в бассейне Дуэро. Ни в Падилье, ни в Харамильо нет на нее похожих. Херонимо снова пожал плечами. – Ну и что? Среди изделий второго периода железного века чего только нет. – В его светлых мечтательных глазах блеснул легкий упрек, когда он повернулся к помощнику генерального директора, – И еще вот что, Пако. У меня на душе кошки скребут. Хочешь, чтобы сказал яснее? Помощник генерального директора засмеялся коротким, отрывистым смехом, будто заикал. – Гага? – уточнил он. – Ясно, Гага, кто же еще? Говорю ей, что еду на три дня в Альмерию, и валандаюсь там две недели. Через две недели звоню, что вернулся, и снова в дорогу, даже не повидавшись. Разве это хорошо? Скажи честно, Пако, думаешь, много найдется девушек, которые стерпят такое? Помощник генерального директора опять рассмеялся сухим квохчущим смехом. – Она тебе еще не выдвигает альтернативу: или кирка, или она? – Да каждый день… Близорукие глаза помощника генерального директора за толстыми стеклами очков, когда он смеялся, становились раскосыми, как у китайца. – Пила передо мной эту дилемму десять раз на дню ставила. И, однако, видишь, чем все кончилось. С тремя сопляками дел хватает, Херонимо выпустил руль и, размахивая руками, сказал: – Это не то, Пако, не упрощай. Во-первых, мы с Гагой не собираемся обзаводиться детьми. Может, даже и не поженимся. Помощник генерального директора все оттягивал большим пальцем ремень безопасности. Задумался и прикусил верхнюю губу. – Не надо понимать буквально… но знаешь, Пила тоже не хотела детей. Одна мысль о них приводила ее в ужас. Она была чересчур хрупкая, таз узкий и всякое такое… А теперь вот, пожалуйста. Трое ребят за пять лет. Материнство – это инстинкт, а инстинкт срабатывает, Херонимо покачал головой. – Ты не хочешь понять меня, Пако. Гага совсем не хрупкая, и таз у нее не узкий. Просто она против семьи, хочет подавить в себе инстинкт материнства. Говорит, что с нее хватит и археологии; как поглядишь, так в чем-то она права. Автострада кончилась; серая лента разбитого шоссе, не обсаженного деревьями, уходила за линию горизонта. По левую руку саманные домики, над которыми возвышалась церковь, вырисовывались, как вырезанные, на голубом небе, а впереди, за нежной зеленью хлебов и черного островка столпившихся среди них сосен, прерывистая линия холмов закрывала перспективу, Помощник генерального директора снова оторвал от сиденья свой объемистый зад. – Жарко? – спросил Херонимо, протягивая руку к рычажку отопительной системы. – Не надо. Все хорошо. Только спать хочется. Эта проклятая Тута каждую ночь просыпается и вопит, будто ее режут. Покоя от нее нет. Педро утверждает, что из-за телевизора ночные страхи у детей возросли на пятьдесят процентов, А может, и не в этом дело! Помощник генерального директора распрямился, откинулся назад и положил голову на подголовник. – Знаешь, неплохо бы немножко поспать, – добавил он. Глазки его, когда он их закрыл, превратились в две полоски. Херонимо наклонился над приборной доской, вытащил еще один леденец и включил радио. Зазвучала музыка. – Не мешает? – Наоборот. Убаюкивает. А ты не заснешь? – Не бойся. Уже привык. 2 Хотя в зале стояло всего десятка полтора столиков, гул голосов и грохот посуды мешали разговаривать. Херонимо придерживал локтем дверь, а удивленный взгляд его светлых глаз скользил по лицам сотрапезников. Он разглядел Паблито в той части зала, куда вели три ступеньки; волосы у него были прилизаны, сладкая улыбка на губах; а рядом рыхлый мужчина, лысый, круглолицый, раскорячился на краешке стула, будто намеревался укрыться скатертью, – Вот они, – громко сказал Херонимо, Поднялись на три ступеньки и подошли к столику. Навстречу встал сияющий Паблито и положил белую, словно выточенную из слоновой кости, руку на плечо сидевшего с ним мужчины, – Лино, – улыбаясь, сказал он, – вот, позволь представить тебе сеньора помощника генерального директора, для друзей он – Пако, и Херонимо, моего мадридского коллегу. – Лысый, пытаясь встать, безуспешно боролся со стулом, затиснутым между столом и переборкой. Смешавшись, он протянул руку, тяжелую, большую руку крестьянина, помощнику генерального директора и потом Херонимо. Паблито добавил: – А это дон Лино Куэста Баес, он нашел клад. Все сели. Дон Лино глядел на вновь прибывших с опаской, словно бы они приехали спросить с него отчет. Откинутое назад бескровное лицо Паблито под черными набрильянтиненными волосами, напротив, излучало полное удовольствие, – Я заказал лягушачьи ножки и жареного барашка на всех, – сказал он, намеренно оттягивая разговор о деле, – Если кто хочет что-нибудь другое, еще можно переменить. Помощник генерального директора впился своими маленькими глазками в лицо дона Лино, тот в смущении ерзал на стуле и, хотя еще ничего не ел и не пил, машинально вытирал губы салфеткой, – Вы знали дона Вирхилио, Полковника? – обратился к нему Херонимо, разливая вино. Дон Лино несмело, словно извиняясь, улыбнулся. – Кто ж в этих краях не знал дона Вирхилио? Его все поголовно любили. Херонимо отхлебнул вина. – Полковник, как вы знаете, полжизни посвятил Арадасскому холму. И, уж конечно, за последние двадцать лет он больше времени провел там, чем в собственном доме. Знал каждую расщелину, каждый камень, каждую выемку. Он был всего-навсего дилетантом, но трудолюбивым, и, хотя работал сам по себе, всегда поддерживал контакт с университетом. Дон Лино смущенно кивал, соглашаясь с Херонимо, помощник генерального директора загадочно посмеивался, и Паблито, первоначальная веселость которого постепенно сменялась тревогой, казалось, спрашивал себя: чего добивается Херонимо своими вопросами? А тот продолжал: – Вот поэтому я удивился, когда помощник генерального директора сообщил о кладе, найденном на холме в Гамонесе, точнее – на месте раскопок Полковника. Я… Паблито, стыдливо улыбаясь, попытался направить разговор в другое русло. – И какой клад, Херонимо! Через несколько минут ты сможешь поглядеть на него. В половине четвертого у меня назначена встреча с управляющим банком, – он показал ключ, все три зубца которого были разной длины, и подмигнул. – Не извольте беспокоиться, все в надежном месте, Дон Лино заерзал на стуле, наморщил лоб, словно бы мучительно старался заглушить не ко времени забурчавший живот. Голос у него стал глухой, говорил он невнятно и не очень убедительно: – На самом деле клад я обнаружил не на холме, а на огнезащитной полосе, на горке, повыше крепости, – пояснил он, – Я поднялся туда на тракторе, потому что работник мой сказал, что полоса сильно заросла дроком и бурьяном. А когда такая полоса под сорной травой и хворостом, так это хуже, чем если бы ее и вовсе не было; схватывается как трут, понимаете? Херонимо пристально глядел на него, не притрагиваясь к еде, которую только что подали. Когда дон Лино умолк, он с воинственным, обвиняющим видом нацелился на него подбородком. – Но, по моим сведениям, этот холм общинный. Вы что же, собирались очистить эту полосу из любви к ближнему, только ради того, чтобы услужить общине? Вымученная улыбка застыла на губах дона Лино. Взгляд его обратился к Паблито, словно за поддержкой, – Вы не хотите меня понять, – сказал он наконец, поджав губы. – Конечно, холм общинный, но на южном склоне у меня есть собственность – сосняк, и если будет пожар, его, ясное дело, затронет. Вот поэтому я и поднялся. Очистить от бурьяна полосу и избежать риска, Херонимо принялся за еду, ел быстро, краем глаза наблюдая за собеседником. Покончив с едой, отодвинул в сторону тарелку, безуспешно поискал салфетку и вытер губы краем скатерти. – Значит, начинаете чистить полосу и – бац! – утыкаетесь в кувшин, вот как просто, – сказал он, словно продолжая с того места, где прервал свою речь, – Не кажется ли вам странным, что Полковник, который, как бы там ни было, свое дело знал, полжизни провел на этом холме без всякого практического результата, а в один прекрасный день являетесь вы, совершаете прогулочку на тракторе, и на тебе – клад? Дон Лино раздул ноздри, словно собирался чихнуть, и, улыбнувшись, сказал уклончиво: – Такие вещи случаются, сеньор, да, случаются. Нельзя скидывать со счета и удачный случай. Случай играет в жизни существенную роль, А кроме того, кто может точно сказать, не появилась ли после смерти дона Вирхилио на холме какая-нибудь новая трещина или оползень? Паблито непрестанно гладил свою бородку, словно собирался заострить ее. Пожалуй, после приезда Херонимо и помощника генерального директора он как-то сник. Дон Лино, напротив, хотя и держался по-прежнему настороженно, но становился все самоувереннее и разговор вел теперь спокойно. Подошел официант, помощник генерального директора обвел вопрошающим взглядом всех присутствующих и поднял на официанта глаза, казавшиеся за очками еще меньше: – Одно мороженое и четыре кофе, пожалуйста. Херонимо снова повел осаду. – И что же, вы очистили в конце концов эту полосу? – Я хотел очистить, сеньор, да только времени не хватило. Едва начал, как заметил круглый край кувшина, который торчал из земли среди кустов. Я сошел с трактора, поскреб немного мотыгой и увидел золотой браслет. Это было первое, что я увидел. И очень разволновался, честно признаюсь. Не знал что и делать. Пробыл там с полчаса, разглядывал браслет со всех сторон, потом снова зарыл клад, спустился в деревню и поднялся на холм уже вместе с одним из моих работников. С собой мы взяли две кирки и две лопаты. Херонимо улыбался насмешливо и ехидно. – И вы, человек безо всякого археологического опыта, оказались способны разглядеть с трактора закраину черного кувшина на черной земле, среди густых зарослей кустарника и бурьяна? – У вашего покорного слуги нет опыта, о котором вы толкуете, зато я почти полвека проработал на земле. Я умею на нее глядеть. Помощник генерального директора улыбался, его забавлял спор, а Паблито, совсем утратив приподнятое, радостное состояние духа, в котором прежде пребывал, с отчаянием смотрел на спорщиков. Но Херонимо неумолимо продолжал гнуть свое. – И чем же вас так привлекла закраина старого кувшина, что вы даже сошли с трактора? Обломки керамических изделий всех веков попадаются на полях Кастилии повсюду. Для профана в археологии тут нет ничего странного. Дон Лино привалился к столу и плутовато подмигнул. – Вот вы говорите, что дон Вирхилио полжизни провел на холме, значит, было зачем. Я-то понимаю, что не зря он этим занимался. Херонимо вспыхнул от охватившей его мгновенно ярости. – Вы нас оскорбляете! – сказал он. – Ни дон Вирхилио, ни мы золота не ищем. Если раскапываем землю, то по другим причинам, исключительно ради науки. Понятно? Дон Лино заморгал. Но держался все же спокойно. Отпил кофе и облизал губы. – Я этого не знал, – сказал он. – Теперь я в курсе дела. – По какой же причине вы промедлили несколько дней, прежде чем сообщили о находке? – Я же вам с самого начала сказал, что был всем этим потрясен. – Лишний довод, чтобы поскорее сообщить, не так ли? Дон Лино закинул назад голову, допил последнюю каплю кофе, Поставил чашку на поднос и сухо, немного деланно усмехнулся. – Похоже, вы меня судить собрались, ей-богу. Вот вы меня упрекаете, а я ведь все точнехонько так и сделал, как надо. Позвонил Пабло, рассказал ему о находке. Только Пабло вел себя не так, как вы. Наоборот, он благодарил меня и обещал часть клада, – Он ухватился за лацканы своей вельветовой куртки и сказал потише: – Есть, по-моему, кое-какая разница. Херонимо взглянул на Паблито, на его бледное, позеленевшее лицо, умоляюще бегающие глаза, и сдержался. – Ладно, – ответил он. – Помощник генерального директора поговорит с вами об этих деталях. Я-то здесь ничего не решаю. И не стану вмешиваться, если не просят. Глаза дона Лино и Паблито обратились на помощника генерального директора, который поправил пальцем очки, облокотился на стол над чашечкой кофе и только тогда заговорил. – Вам известно, что о находке некоторых кладов, а именно тех, что имеют культурную ценность, нельзя умалчивать, – в голосе у него появились назидательные нотки, – Когда бывает обнаружен клад, следует немедленно сообщить об этом государству, потому что государство изначально является его владельцем, или, точнее говоря, обладает правом первым его приобрести. Дон Лино согласно кивнул. Помощник генерального директора прищурился, наморщил лоб и подождал, пока неугомонная компания за соседним столиком покинет зал, – В случае, который мы рассматриваем, – продолжал он, – нет сложностей. Все предусмотрено законом, Клад нашли вы, но государство претендует на него, так как дело идет об имуществе, представляющем интерес для всего общества. Понятно? Дон Лино согласно кивнул, глаза его смотрели алчно. – Пабло уже немного мне это объяснил, – хрипло подтвердил он. Глазки помощника генерального директора холодно уставились на него. Глаза Паблито смотрели на помощника генерального директора с жаркой благодарностью. Голос помощника генерального директора звучал теперь отстраненно, словно юрист разъяснял какой-то вопрос. – Последующий этап – авторитетная оценка. Эксперт высказывает свое мнение: «Это стоит десять тысяч или двадцать». Сколько бы ни было. Когда оценка произведена, вам выделяют половину, как нашедшему клад, при условии, что находка была случайной. Дон Лино облизнул губы. – Да, сеньор, – сказал он едва слышно. – Так вот, – продолжал помощник генерального директора, – если находка к тому же была сделана, как я понял, в ваших владениях, вы имеете право на всю сумму оценки, потому что вторая половина передается хозяину земельного участка, где был найден клад. Голос дона Лино прозвучал еще печальнее. – Нет, те заросли, где я нашел клад, находятся в границах Гамонеса, а мой кусок – среди земель Побладура-де-Анта, Границей служит край огнезащитной полосы, она проходит всего несколькими метрами выше. Помощник генерального директора неторопливо опустил веки, Улыбнулся неопределенно. – В таком случае этот вопрос решит государство. – На самом-то деле участок этот ничей, или, иначе сказать, общинный, – Дон Лино так заспешил, что чуть ли не перебил своего собеседника. Улыбка сошла с губ помощника генерального директора, а круглый подбородок был осуждающе вздернут вверх. – С каких это пор стало ничьим то, что принадлежит общине? В этой стране, сеньор, у каждой вещи есть хозяин. И тот факт, что это не частная собственность, не меняет положения вещей. Общины, провинции, автономные районы, само государство, наконец, – юридические лица, и, как таковые, правоспособны. Паблито посмотрел на часы, С каждой минутой он становился все бледнее, а синяки под глазами все темней, и желтоватая рука его слегка дрожала, когда он перебил помощника генерального директора. – Извини, Пако, – сказал он, – Сейчас двадцать минут четвертого, а на половину я назначил встречу с директором банка. К тому же – прости, что я влезаю, но вопрос о вознаграждении достаточно ясен. Лино ничего не требует, он удовольствуется тем, что ему выделят, и с богом! – Хорошо, хорошо, – отозвался помощник генерального директора, отодвигая стул и поднимаясь. Херонимо заплатил по счету, сложил его и спрятал во внутренний карман куртки. Уже на улице дон Лино, надевший грязный крестьянский плащ без рукавов, серого цвета, и кепку, пропустил помощника генерального директора вперед. Позади шли Паблито и Херонимо. – Ты, пожалуй, слишком крепко взял, – вполголоса сказал Паблито. – Чего ради это расследование? Кто докажет, что у Лино был детектор? Херонимо рывком застегнул молнию, сунул руки в карманы брюк и пожал плечами. – Ничего я не собирался доказывать, да и не собираюсь. Только хочу, чтобы твой приятель не держал меня за дурака. – Откуда ты взял, что Лино мой приятель? – Неважно, Пабло, приятель, знакомый, называй как хочешь, все едино. Пабло внезапно коснулся его руки повыше локтя: – Прости, директор банка ждет уже. Он ускорил шаги и обогнал дона Лино и помощника генерального директора. Под большой вывеской у застекленных дверей величественного здания из красного мрамора им улыбался пожилой мужчина в пальто цвета морской волны, Когда они поднялись по ступенькам, Паблито их познакомил, а потом директор банка, недоверчиво оглядевшись, открыл двери. Снова запер их, теперь изнутри, В глубине обширного пустого патио лестница, тоже из красного с прожилками мрамора, вела в подвал. Директор убрал толстый темно-красный шнур, преграждающий путь, и включил свет. – Простите, что я пойду первым, – сказал он. Уже из подвала он взглянул, по-прежнему с опаской, на верх лестницы, повозился с ключом и, навалившись изо всех сил на бронированную дверь, открыл ее. Камера, три метра на три, с нумерованными ящичками по всем стенам, напоминала колумбарий. Директор протиснулся в дверь, вынул ключ и улыбнулся Паблито: – У вас ведь есть второй? Помощник генерального директора, Херонимо и Лино выжидали у дверей камеры, и, когда Паблито снова появился, таща красный войлочный мешок, директор пригласил их пройти в соседнее помещение, зажег там яркую лампу, свет от которой падал на большой овальный стол, и, пробормотав извинения, вышел из комнаты. Заботливо высыпая содержимое мешка на полированную столешницу, Паблито опять сиял. – Сокровища Али-Бабы, – пошутил он, Нашейные украшения, браслеты, кольца, фибулы, подвески, серьги золотые и серебряные рассыпались по пустому столу, перепутанные между собой, зацепившиеся друг за дружку. При виде их помощник генерального директора только присвистнул, а дон Лино, отступив немного, хитро улыбнулся. Первым очнулся Херонимо и попытался разъединить сцепившиеся драгоценности. Ему достаточно было лишь взглянуть на них, чтобы высказать свои суждения: – Составные части личного убора. Конец второго периода железного века, – сказал он с лаконичностью знатока. И, словно бы эти слова послужили приглашением, нетерпеливые руки Паблито и помощника генерального директора протянулись к сокровищам, сперва робко, а потом, утратив первоначальное почтение, стали их переворачивать, расцеплять, раскладывать, в то время как дон Лино наблюдал за ними, стоя на приличествующем случаю расстоянии, словно за детьми, развлекающимися игрушками. Три археолога обменивались скупыми фразами, понимая друг друга с полуслова, увлеченно подчеркивая особенности каждой вещи, Паблито вытащил золотой браслет и указал на него помощнику генерального директора, – Посмотри, Пако. Не думаю, чтобы такие ленточные браслеты спиралевидной формы находили раньше на Пиренейском полуострове, – гордо сказал он, играя в пользу дона Лино. Довольный помощник генерального директора согласно кивнул, глазки за толстыми стеклами очков превратились в щелочки. Уважительно поддев золотую застежку, он крутил ее в руках, необыкновенно осторожно поднося к очкам, без конца поворачивая то так, то эдак. Он с головой ушел в это занятие, казалось, у него вот-вот слюнки потекут. Улыбнулся. Наконец сказал, пряча волнение: – Это та фибула, о которой ты говорил? Паблито тоже восторженно улыбнулся. – Та самая, – сказал он. – Обрати внимание на протомосы. Среди всех доримских сокровищ на полуострове я не встречал анималистических протомос. Помощник генерального директора долго рассматривал фибулу, а потом передал Херонимо, – Ты заметил? – спросил он. – Похоже на двух львов, И в самом деле, для золотых и серебряных вещей Центрального плоскогорья она необычна. Херонимо пожал плечами, без всякого интереса посмотрел на фибулу и, ничего не сказав, положил обратно в общую кучу. Помощник генерального директора вопрошающе глядел на него, – Ну и что, – проговорил Херонимо сквозь зубы. – Возможно, привозная. На некоторых иберийских фибулах с юга встречаются похожие изображения. Помощник генерального директора и Паблито по-прежнему перебирали драгоценности, обмениваясь возникающими у них впечатлениями, а дон Лино все смотрел на них. Херонимо вытащил из специального карманчика старые часы. – Предупреждаю, уже почти пять, – сказал он, – а в половине седьмого темнеет. – Ты прав, пошли, пошли, – сказал помощник генерального директора, подталкивая Паблито, но глаза его как магнитом притягивало одно серебряное украшение, и, не в силах противиться, он вернулся к столу, – Простите, – добавил он, осторожно беря изделие двумя пальцами и слегка приподнимая, чтобы и спутники рассмотрели, – Это увеличивающееся к середине утолщение напоминает предметы из Сантистебана и Торре-де-Хуан-Абада, однако застежка, сам крючок ни на какие известные вещи не похожи, – Он положил эту вещь в груду драгоценностей и повторил: – Пошли, пошли. Если станем всерьез этим заниматься, то уйдем только когда рак свистнет, В Мадриде все рассмотрим не торопясь. Разумеется, находка значительная, – И он поднял маленькие глазки на Херонимо: – Сколько километров до Гамонеса? – Если повезет и дорога не забита, минут за сорок доедем, – ответил Херонимо, положив в рот леденец. – Тогда поехали, – сказал помощник генерального директора, направляясь к двери. 3 Автомобиль поднимался по крутому склону крепостного холма, и чем выше он поднимался, тем зеленее, глубже и отдаленней казалась долина, а селение на дне ее, по обе стороны речушки, с поднимающимися над почернелыми крышами дымками, съеживалось до размеров почтовой открытки. Херонимо умело вел машину, брал в сторону от камней, объезжал выбоины, но, когда дон Лино в третий раз повторил, нагнувшись к его затылку, все с той же самодовольной интонацией: «Если бы взяли мой „лендровер“, то уже были бы на месте», он не сдержался и дернулся. Помощник генерального директора спрятал улыбку и посмотрел на крепостной холм, на огромную циклопическую громаду, где отчетливо выделялись труднодоступные кварцитовые скалы и стены. Херонимо переключил на первую скорость и, указывая пальцем, спросил помощника генерального директора: – Ты заметил? Эта необычная конфигурация разделенных укрытий и навела нашего милого дона Вирхилио на мысль окрестить этот крепостной холм Сегундас-Коготас [1 - В местечке Лас-Коготас под Авилой во время археологических раскопок были обнаружены стоянки древних людей и некрополь, датируемые бронзовым и железным веками; найденные там керамические предметы имеют огромное научное значение, т.к. позволяют датировать первые поселения в этой части страны. «Сегундас» по-испански значит «вторые».]. Может показаться немного вычурным, но отнюдь е лишено смысла. В какой-то мере контуры его напоминают остатки древней стоянки под Авилой. Камешек глухо стукнулся о дно машины. Херонимо жал губы. – Глядите не пробейте картер! – сказал дон Лино. По левую сторону дороги за крутым поворотом внезапно возник раскидистый орех; ветер раскачивал его ветви, то сгибая, то выпрямляя их. Легкие перистые облачка проносились над холмом, а под ними парили два грифа. Глядя на растрепанное ветром дерево, Херонимо сказал: – Здесь, как всегда, ветер. Дон Вирхилио обыкновенно говорил, что если бы нам удалось загнать в трубы арадасский ветер, то мы бы очистили от всякой заразы небеса над целой Европой. Полковнику приходили в голову разные идеи, бывали иногда и гениальные прозрения. Откос становился все круче, и дон Лино, перегнувшись заднего сиденья и чуть ли не касаясь губами затылка Херонимо, сказал: – Все, остановите машину здесь, у скалы. Дорога дальше плохая, как бы машина не застряла. Да и не к чему, до огнезащитной полосы всего два шага. Ветер трепал полы пальто, выжимал слезы из глаз. На вершине уступа он ревел неистово, и дон Лино придерживал кепку рукой. Гряда холмов раздваивалась, расходилась на разных уровнях вверх и вниз, чтобы в конце концов образовать невысокий хребет, окружавший долину. Дон Лино решительно зашагал к огнезащитной полосе по заросшей дроком тропке, едва различимой в тени дубовой рощицы, которую она разделяла надвое; лишь дойдя до самой вершины, дон Лино остановился. У его ног зияла глубокая яма. – Здесь, -сказал он, оборачиваясь к остальным. Херонимо, подойдя к нему, досадливо мотнул головой: – Покопали бы еще немного и оказались в Австралии, Чтобы один кувшин вытащить, по-моему, столько копать не надо. Придерживая кепку, дон Лино улыбнулся с видом человека предусмотрительного. – А если бы их оказалось два? Где один, там вполне может быть и второй, не так ли? Помощник генерального директора встал между Херонимо и Паблито, профессиональным взглядом оглядел все вокруг. Потопал ногой и обратился к Херонимо: – Я считаю, что этот плоский уступ вполне мог служить жилищем местному доисторическому населению. Надо тут хорошенько посмотреть. Херонимо, который, еще только выйдя из машины, поднял воротник куртки, теперь засунул руки в карманы брюк. – Думаешь, нужно? – Да, несколько шурфов, небольшая разведка. Проверь все вокруг. Он обошел яму, не отрывая от нее взгляда, и указал на кучу вынутой земли. – Знаешь, надо это все просеять. Вряд ли это что даст, но сделать надо. Иного выхода нет. Бледное лицо Паблито посинело. На кончике носа блестела капля. Он простодушно спросил: – Подозреваешь, тут еще один горшок? – Сейчас не это главное. Надо выяснить происхождение клада. Где, когда, почему. Был ли он закопан под жилищем, или это убор из какого-то захоронения. Наша задача – разобраться. Это наш долг. Херонимо энергично тер руки, чтобы согреть их и чтобы унять нетерпение: – По-моему, главное – это определить, когда был закопан клад. Датировать, когда это произошло, – значит, установить, соответствуют ли драгоценности времени захоронения клада или они были зарыты много позднее, чем изготовлены. Вспомни клад в Дривсе. – Я это и имел в виду, – сказал помощник генерального директора. – Но, Пако, это ведь может и подождать. Помощник генерального директора взял его за руку и, стараясь спастись от тонкого слуха дона Лино, тихо сказал: – Давай посмотрим правде в глаза, Херонимо: находка уникальная. Поэтому нам выгодно представить полный отчет о проделанной работе, понимаешь? И сделать это надо не откладывая. Завтра. Херонимо сморщил нос, словно собирался чихнуть. – Завтра? Ты что, рехнулся? Помощник генерального директора расхохотался, рассыпался короткими, сухими смешками, словно заикал. – Да забудь ты про Гагу хоть на минутку! У нас в руках нечто из рада вон выходящее. А Гаге я сегодня же вечером позвоню, обещаю тебе. И завтра мы с Пилой вытащим ее к нам ужинать. Она же девушка разумная, сразу поймет. Энергичное лицо Херонимо, лицо спортсмена, помрачнело. Светлые мечтательные глаза прищурились. – Дело, Пако, не в Гаге. Или нет, лучше сказать, не только в Гаге. Тут все вместе: занятия, каталог Альменары, классификация предметов из Альмерии… Работы выше головы! В глазках помощника генерального директора таилась улыбка. – Спокойствие! Это важнее. К тому же Страстная неделя не за горами, можно несколько занятий и не проводить. Остальное я улажу. Паблито, совсем закоченев в своем легоньком пальтишке, робко заметил: – А деньги? Помощник генерального директора повернулся к нему и хлопнул по плечу: – И с этим все улажено. Цени! Хоть раз с деньгами нет сложностей, У нас дотация на незапланированные срочные раскопки. На наше счастье, по этой провинции дотация не тронута. Они присоединились к дону Лино, который стоял около ямы спиной к ним и внимательно разглядывал панораму, расстилавшуюся у его ног. Ветер свистел в скалах, а внизу, в селении, трепал деревья и разгонял дым, поднимавшийся из труб. Сложенные из камня дома глядели узкими оконцами на север, а с западной стороны вдоль стен тянулись широкие деревянные галереи с подвешенными на зеленых решетках цветочными горшками. Селение, распадавшееся на три квартала, объединяли две проезжие дороги, огибающие его по склону горы; в середине селения видна была прямоугольная площадь, на одной из сторон ее возвышалась церковь, сложенная из серых каменных глыб, почти без окон и дверей, как крепость. На задворках жались друг к другу огороды и загоны для скота, разделенные увитыми плющом глинобитными стенами, Там, где полоса люцерны становилась шире, подле маленькой мельницы, под сводами которой пенилась вода, без дела стояла примитивная трепальная машина, красная с желтым. Отсюда, сверху, селенье казалось покинутым, Только один человек, крошечный муравьишка, чернел на дороге, толкал тележку, направляясь в верхний квартал; впереди бежал пес. Шквальный порыв ветра чуть было не столкнул потерявшего равновесие Паблито с валунов. – Осторожно, не свались! – сказал Херонимо. Помощник генерального директора подошел к дону Лино. – Сколько здесь дворов? – Дворов? Немного. Не знаю, будет ли полста. – Значит, человек двести? – Не думаю, чтобы столько набралось, – дон Лино засмеялся, – Предупреждаю, что народ здесь дикий. Как-то раз побились об заклад, что втащат быка на колокольню, и втащили. Помощник генерального директора и бровью не повел, – А где межевой знак? Дон Лино вытащил ручищу из кармана и указал начало огнезащитной полосы. – Вон там, откуда мы поднимались, в седловине, там проходит граница с землями Побладура. Каких-нибудь сто метров, даже и того меньше, помешали моей деревне сорвать куш. Херонимо, не принимавший участия в разговоре, разглядывал долину, крутой склон напротив, на котором меж небольших скирд паслось стадо коз. Внизу, по обе стороны речушки, как солдаты в строю, стояли яблони, теряясь в сумраке у излучины. Помощник генерального директора повернулся к ветру спиной. Сказал, обращаясь к Херонимо: – Ну что ж, смотреть тут больше нечего. Можем ехать, когда скажешь. Сев в машину, Паблито принялся растирать свои слабые, вспухшие от холода руки. – Холод собачий! Машина не заводилась, – Мотор остыл, – пробормотал Херонимо. Он вытянул подсос, и мотор заурчал. Несколько раз газанул на холостом ходу. – Порядок, – сказал он сам себе. Спускались медленно, и, когда выбрались на шоссе, он остановил машину и обшлагом куртки протер запотевшее стекло со своей стороны. – Ни черта не видно, – сказал он. И снова почувствовал, как жарко задышал ему в затылок дон Лино. – Езжайте, не бойтесь, – сказал ему дон Лино. – Здесь машину встретить трудней, чем главное число в лотерее угадать. На площади никого не было, но, когда на нее выскочил их «ритмо», какой-то тучный человек, грязный, на деревянной ноге и с костылем под мышкой, высунулся из дверей бара и, шутовски ухмыльнувшись, сделал обеими руками непристойный, оскорбительный жест в их сторону. Помощник генерального директора недоверчиво обернулся, чтобы посмотреть в заднее стекло, – Видали? С чего бы это? Паблито глухо засмеялся. – Может, тут у них так принято, – сказал он. Дон Лино откашлялся, чтобы прочистить горло, и сказал: – Этого зовут Репей, он самый дикий из всех. В пятьдесят пятом был алькальдом, так хотел альгвасила расстрелять, зачем в его сестру влюбился. Сейчас-то он места себе не находит, что я клад раскопал. Помощник генерального директора оперся локтем о спинку сиденья и, глядя ему в глаза, спросил: – А в Гамонесе уже знают про находку? – Надо думать. Козопас насвистел. Помощник генерального директора выпрямился и возбужденно обратился к Херонимо: – Слыхал? Теперь надо начинать немедленно. Прямо завтра. Сейчас ищи пристанище в Ковильясе, а завтра, рано утром, у тебя будет вся группа: Анхель, Кристино и Фибула. А может, тебе лучше прислать Синфо? День почти угас, и Херонимо включил габаритные огни, взял леденец и сунул в рот. Нахмурился, пососал его и только тогда ответил: – Нет, лучше Фибулу. У него чутье острее. Херонимо так круто срезал повороты, что придорожные кусты царапали бока машины, но поворотов было много, а впереди шла автоцистерна, и несколько минут пришлось тащиться за ней, никак было не обойти. В Ковильясе он поставил машину на площади. Паблито посмотрел на часы. – Пивка выпьем? – предложил помощник генерального директора. Паблито отказался. Пробормотал в оправдание: – Если… если я тебе, Пако, не нужен, я… я уеду обратно. Поздно уже. Я договорился поужинать… – И он повернулся к немного замешкавшемуся дону Лино: – Ты со мной или остаешься? Дон Лино посмотрел на помощника генерального директора, словно бы испрашивая у него разрешения, застегнул пуговицы и сказал: – Я с тобой. По правде говоря, я здесь больше ни к чему. Пожимая ручищу дона Лино, помощник генерального директора счел себя обязанным разъяснить: – Управление по делам культуры свяжется с вами. Оставьте Пабло свой адрес и телефон. Дон Лино и Паблито направились к машине Паблито, а помощник генерального директора схватил Херонимо за руку и потащил его к мигавшей световой вывеске кафе «Аляска». Херонимо сказал: – Меня злит, что этот рогатый козел завтра положит в карман четыре или пять миллионов за здорово живешь. Ведь, если по-настоящему, он на них права не имеет. Выходит, мы, Пако, награждаем за ложь и мошенничество. Глазки помощника генерального директора за стеклами очков сощурились, и он шутливо подмигнул: – Ну и что? С детектором или без детектора, но этот гражданин оказал государству услугу. Надо платить за нее. В кафе стоял оглушительный шум. Несколько парней громко звали какую-то девушку, та откликалась с другого конца зала; в это же время два других парня, позади помощника генерального директора, кидали без остановки жетоны в игральный автомат, а в трех метрах от них толстая деваха с пустыми коровьими глазами гоняла магнитофон на полную мощность и, подпевая, покачивала толстым задом в такт музыке. Помощник генерального директора взял стакан с пивом и, опершись о вертящийся табурет, уточнил: – Я беру твою машину, а завтра, рано утром, ты ее получишь обратно, а с нею Кристино и остальных ребят. А сейчас ищи пристанища. Поесть вы можете в Гамонесе, чтобы не терять времени. И, пожалуйста, долго не спите. Он отпил пива и надул щеки, должно быть, грел пиво во рту, прежде чем проглотить, а потом добавил: – По-моему, я все понятно объяснил. Да? Никаких обширных раскопок, исключительно глубинное зондирование. Думаю, четыре на четыре хватит. Шум не утихал, взгляд Херонимо блуждал среди бутылок на полках. – Ты слышишь меня? – настойчиво спросил помощник генерального директора. – Да-да, я так и сделаю. Помощник генерального директора добавил, разглядывая его в профиль, словно бы не доверяя: – Пока что, установив время захоронения находки, мы можем этим удовлетвориться. Херонимо кивнул, Помощник генерального директора сунул два пальца в один из нижних карманчиков жилета, вытащил несколько монет и заплатил. – Тогда я поехал. Мне три часа сидеть за рулем, а ты знаешь, вести машину в темноте – не мой любимый вид спорта. На площади ветер дул слабее и был не таким холодным, как на горе. Херонимо проводил помощника генерального директора до машины, забрал свой чемоданчик; вид у него был расстроенный. Прежде чем тронуться, помощник генерального директора опустил стекло и уточнил: – Значит, завтра, в половине девятого, здесь, в этом самом кафе. Идет? – Идет. Тронулся, помахал два раза рукой из окна машины, переключил на вторую скорость и исчез за первым же поворотом направо. Херонимо, оставшись один, вздохнул, дважды пожал плечами и направился к телефонной будке посреди площади. Положил несколько монеток и набрал номер. Подождал немного, повесил трубку и повторил все сначала еще два раза – понапрасну. В конце концов рывком повесил трубку и, расстроенный, вышел из кабины – снова пошел в кафе, неся в одной руке несессер, а другую глубоко засунув в карман. 4 Сквозь давно немытые стекла Херонимо увидел, как подъехала его машина: за рулем сидел Анхель, Ребята закрыли дверцы, вытащили из багажника сумки и гурьбой пошли к кафе; последним, по давнему обыкновению, шел Кристино, голова набок, как у тех собак, которые стараются уловить, откуда дует ветер. Херонимо ждал их у стойки. – Хорошо добрались? Что вам взять? Кристино замялся, надул губы, вроде бы ему все равно, – Кофе с молоком, а? – предложил он товарищам, посмотрел на них и решил: – Три кофе с молоком. Ребята были молодые, всем около двадцати. Однако Кристино с его вынужденной манерой держаться, склонив голову набок (несколько месяцев назад он решил таким образом хоть как-то скрывать белое пятно, недавно появившееся и расползавшееся теперь по шее и правой щеке), казался старше. Херонимо сегодня с утра был деятельным и возбужденным, – Устали? – спросил он. Фибула потянулся, закрыл глаза и широко зевнул. – От чего было устать? Разве что от сидения в машине. – Я рад, потому что, должен предупредить вас, здесь придется поработать как следует. – Идет, Фибула был высокий и поджарый, а его тонкий длинный нос, подчеркнуто выпуклая линия лба и круглые, испытующе глядящие глаза придавали ему забавное сходство с птицей, – Нашел жилье? – С этим все в порядке, Сейчас, до отъезда, зайдем на квартиру, оставим вещи. Ты говорил с Пако? – Вчера вечером, – уточнил Кристино, – он продержал меня у телефона больше получаса. Как всегда. Вроде бы все ясно, да? Единственное, что необъяснимо, как такой пройдоха, как дон Вирхилио, топал по этому кладу и ничего не подозревал. Херонимо возразил: – Это-то как раз ясно: дон Вирхилио никогда не имел дела ни с детекторами, ни с другими более или менее замысловатыми приспособлениями. Полковнику нравилась чистая игра. Анхель, у которого на безбородом лице только слабо еще пробивались усики, лишь подчеркивающие его детский вид, удивился. – Так ты думаешь, этот тип ходил с детектором? – Да как дважды два четыре. А пойди докажи. Ничего не остается, как признать, что открытие сделано случайно. – Помощник директора кое-что говорил мне про это дело, – уклончиво сказал Кристино. – Он также говорил, что нужно заложить только один шурф. – Кристино смотрел на Херонимо, склонив голову набок. – А у тебя какие планы? Херонимо воспользовался двумя каплями воды, вылившимися из его стакана, чтобы пальцем нарисовать на полированной поверхности стойки маленькую площадку на вершине холма, разделенную огнезащитной полосой. – Клад был найден вот здесь, на этом конце полосы. Тут, вокруг ямы, в которой был кувшин, мы наметим сетку; затем спустимся, снимая искусственные слои приблизительно в пять сантиметров толщиной. Речь не идет о каких-либо раскопках на площадке, надо только познакомиться со стратиграфической реальностью. То есть то, что нас в настоящий момент интересует, так это поместить клад на определенный археологический уровень. Кристино, Анхель и Фибула, окружившие его, кивали. Они слушали Херонимо с тем же почтительным уважением, с тем же мечтательным жаром, с какими слушали его первую лекцию четыре года назад, в день, когда пришли на факультет. Херонимо продолжал: – Кроме того, нужно просеять кучу земли, которую выбрал наш умник. Будет нелегко, но в ней могло что-нибудь остаться. Этот тип смешал Рим и Сантьяго безо всякого разбора. Но, говоря между нами, открытие потрясающее! Если нам удастся датировать его, то будьте уверены, оно будет самой громкой археологической новостью за последнюю четверть века. Страстная увлеченность Херонимо тут же передалась его помощникам. Анхель не мешкая поднял с пола сумку. – Пошли, мужики, не теряйте времени. Кристино задержался в дверях. – Поедем на машине? – Потом, сейчас не нужно. Пансион в двух шагах отсюда, за углом. Сеньора Ньевес, хозяйка, женщина представительная, кривая, с бельмом на глазу, странным образом вылезшем, показала им комнаты и уверила, что в восемь будет горячая вода и они смогут принять душ. – С богом, – сказала она, прощаясь. На шоссе машин еще почти не было. Липы протягивали свои оголенные ветви над придорожными канавами; сорока, увлеченно клевавшая останки раздавленного на асфальте кролика, взлетела при их приближении. Ветер улегся, и разорванные, грязные тучи, словно поднявшийся туман, заслонили солнце. На площади в Гамонесе женщины с тазами и фаянсовыми мисками выстроились в очередь у рыбного грузовичка, только что подкатившего и объявлявшего гудками о своем появлении. С другой стороны площади прикрепленная над полукруглой колоннадой входа в двухэтажный дом, выцветшая от времени вывеска сообщала: «Консистория» [2 - То есть аюнтамьенто.]. Внутри никого не было. Только два каменщика штукатурили стены просторного пустого зала, они-то и помогли им найти алькальда. В маленькой комнате, где тот их принял несколько минут спустя, пол был вымощен красными плитками, а стены украшены семейными фотографиями; стоял там полированный стол, полдюжина стульев и двустворчатый буфет с застекленными дверцами. Алькальд, мужчина невзрачной наружности с неестественно театральными жестами, не поднялся, когда они вошли. Он отложил газету, которую читал, и, выслушав их, склонил набок голову и стал настойчиво крутить пальцем в правом ухе, словно ввинчивал его. – Рыть в Арадасе? – переспросил он с такой же уклончивостью, как если бы они просили у него денег. – Мне это не представляется возможным. – Мы приехали из Мадрида исключительно ради этого. – Из Мадрида, – повторил с насмешливой гримасой алькальд. – В Мадриде вспоминают о Гамонесе, только когда в округе находят золото. Херонимо вытаращил глаза. – В мои обязанности это не входит, – сообщил он, – Хочу вам сказать, что лично мне все равно, вспоминают или нет в Мадриде о Гамонесе. Я специалист, состою на службе и еду работать, куда меня посылают. – И кто же вас посылает, если позволено будет спросить? Херонимо бережно вытащил из внутреннего кармана куртки сложенную бумагу, которую Кристино только что передал ему в машине, развернул ее, перевернул и положил перед алькальдом. Тот с недоверием просмотрел ее раз и другой. Наконец спросил: – Чья это подпись? – Вот здесь написано, – Херонимо указал ногтем место повыше подписи. – Генеральный директор управления по делам культуры. Маленький человечек прокашлялся, опять сунул палец в ухо, беспокойно заерзал на стуле и наконец согласился: – Крепостной холм – это собственность общины, так что сложностей у вас с раскопками нет. Или, вернее, я по крайней мере, как лицо должностное, запретить их не могу. На площади старуха, все еще стоявшая возле грузовичка, сообщила им, что сеньора Олимпия, что живет в доме на задах церкви, готовит обеды для приезжих. Сеньора Олимпия, женщина лет шестидесяти, крепкая, с тоненькими волосками на подбородке, разговаривая с ними, непрестанно входила в загон для кроликов и выходила, она носила охапки молочая. – Не беспокойтесь, – сказала она наконец. – В два будет вам обед. У машины Херонимо вытащил карманные часы. – Десять двадцать, – раздосадованно сказал он. – Эта дрянь алькальд заставил нас потерять больше часа. Машина подскакивала на выбоинах, и Фибула схватился за голову: – Ну и автострада! Анхель и Кристино с любопытством рассматривали огромный скалистый гребень, желтоватые вогнутости карниза, на которые показал им Херонимо. Проехав первый поворот, они увидели прибитую к стволу ореха доску, на которой каракулями было написано объявление. – Подожди! – сказал Фибула. И, едва Херонимо остановил машину, прочитал и присвистнул: – «За-пре-ща-ет-ся-де-лать-рас-коп-ки», – он стукнул кулаком по ладони другой руки. – Вы поняли? Ну и дикий народец. Вот вам их любовь к культурному наследию, а все остальное – сказки. Херонимо положил в рот леденец и поехал дальше. – Я бы так не сказал. – Что ты имеешь в виду? – Почем я знаю? Этот недоносок алькальд намеренно чего-то недоговаривал, темнил. Подозрительный дядька. К тому же еще вчера вечером, когда мы, возвращаясь, проезжали здесь через площадь, какой-то проклятый паралитик сделал в нашу сторону непристойный жест, ничего не крикнув. Не знаю, мне кажется, они настроены враждебно к нам. Тут страстно ненавидят дона Лино, тот из соседнего селения, а нас, хочешь не хочешь, рассматривают как его сообщников. У меня такое впечатление, что они нас всех в один мешок свалили. – Значит, этот дон Лино не из Гамонеса? – спросил Кристино. – Конечно, нет. Он из Побладура, селения, граничащего с этим. Вот в чем сложность. Вы же знаете: Сосед соседу глаз выдерет. Едва они снова тронулись в путь, как Фибула, выпрямившись на заднем сиденье, посмотрел в ветровое стекло между головами Херонимо и Кристино. – Глядите, еще одна! – И, смеясь, прочел: – «За-пре-ща-ет-ся-де-лать-рас-коп-ки». – Он снова захохотал, – Во дают, не скажешь, что им не хватает воображения! Херонимо поставил машину у скалы, на которой, невысоко от земли, грубо выведенное черной краской, предстало перед ними в третий раз все то же предупреждение. Пока они вытаскивали из багажника мотки веревки, мотыги, лопаты и вешки. Кристино, пригнув голову к плечу и глядя на Херонимо, спросил у него: – Как по-твоему, эти объявления для нас развешаны? Херонимо мрачно пожал плечами. – Откуда я знаю? Для дона Лино, для нас, для черта, дьявола, для господа бога. Для всех вместе и ни для кого в отдельности, так я полагаю. Это предупреждение. Небо по-прежнему было затянуто, но уже какой-то нежный молочный свет, слабое сияние пробивалось сквозь тяжелые серые тучи. Кристино поднял глаза. – Туман, – сказал он, – После обеда рассеется. – Сразу, парень, ясно, что ты из деревни, – засмеялся Анхель. Они молча постояли около ямы, перед тем как начать работать, так было у них заведено. Первым прервал молчание Фибула, предварительно облизнув верхнюю губу: – И как подумаешь, что здесь десять миллионов бабок тысячи лет пролежали в земле, удавиться можно, ребята! Детское личико Анхеля осветилось улыбкой, – А что бы ты сделал, если б нашел? – Я? Рот бы себе заклеил, переплавил все, выждал время да и зажил бы в свое удовольствие. Ей-богу! – Не говори глупостей, – вмешался Херонимо. – Глупостей? Ты и в самом деле веришь, что это глупость? Думаешь, наша работа когда-нибудь даст нам десять миллионов? Херонимо машинально дважды пожал плечами. – Хороши бы мы были, если бы занимались только тем, что считали миллионы, – сказал он презрительно, – Ты что, никогда не думал о том, что докапываться до истоков, до самых глубин, в которые уходят наши собственные корни, есть само по себе нечто настолько прекрасное, что не идет ни в какое сравнение с деньгами? Фибула с сомнением пожал плечами, – Не знаю, старик. Если ты говоришь… Анхель подошел к самому краю скалы и нагнулся. Внизу маленькое стадо коров, за которым приглядывал мальчик, спускалось от мельницы к реке, и гармоничный перезвон колокольцев четко долетал до вершины крепостного холма. На тропинке, тянущейся по правому склону, жал на педали велосипедист, а на полпути, по ковильясской дороге, лениво полз желтый рейсовый автобус. Внезапно Анхель схватил Кристино за руку и, смеясь, потащил к краю уступа сопротивляющегося друга. – Отпусти ты, идиот! – Кристино вырвал руку, когда был уже в трех шагах от пропасти. – Ты что, не знаешь, что у меня голова кружится? Анхель и Фибула смеялись. Херонимо схватил моток веревки. – Работайте, – сказал он. – Уже около одиннадцати, надо спешить, – Он протянул моток Кристино и отметил нулевую точку, – Вы знаете – триангуляция 3-4-5, две ортогональные оси. Парни работали молча, Анхель, как всякий раз, когда он сосредоточивался на каком-либо занятии, легонько покусывал кончик языка. По указанию Херонимо они отграничивали веревками и полдюжиной вешек соответственный квадрат, точно по ширине огнезащитной полосы, – Немного правее, – сказал Херонимо, обращаясь к Кристино, – Здесь нужно лицом к магнитному полюсу. Иначе мы никогда не сориентируемся. За несколько минут место огородили веревками: работали, не делая ни единого лишнего движения, словно по заранее составленному плану. В центре квадрата зияла вырытая доном Лино яма; рядом с ямой холмик выкопанной земли казался выше, чем был на самом деле. Херонимо взял тесло и поскреб тщательнейшим образом один из краев ямы; Анхель и Фибула ловко вбивали вешки. На южной половине квадрата сейчас же натолкнулись на первые тесаные камни. Херонимо предупредил: – Внимание! Не трогайте. Само их расположение может многое значить. Часом позже благодаря самоотверженному труду четверых молодых мужчин на отрытом месте появились нижние ряды кладки каменной стены, образующей угол. Херонимо провел кисточкой по структуре и внимательно рассмотрел черную землю вокруг. Его помощники, заложив руки за спину, выжидающе смотрели, что он делает. – Ну как? – заинтересованно спросил Фибула. Херонимо вытер обшлагом потный лоб. Раздраженно сказал: – В том, что это жилище, сомнений нет. – Потом добавил: – Но этот козел дон Лино слишком глубоко прокопал. – Слишком? – Он пробуравил пол, вот что я хочу сказать. Сейчас надо освободить жилище, а там увидим. Мало-помалу появлялись на свет то зола, то кости, го керамические обломки, которые Херонимо заботливо откладывал в сторону. – Давай, ребята! – подбадривал он. – Это уже интересно. Анхель выпрямился, потер поясницу, пожевал кончик языка и протянул Херонимо какой-то разрисованный осколок керамики. – А это? – осведомился он. Херонимо сдержал радость. – Конечно, это не убор из захоронения, как мы сначала думали, – Он придирчиво разглядывал осколок, лежавший на ладони, – Такая керамика, в прямоугольных жилищах, может прояснить нечто важное: проникновение кельтиберов на северо-восток Центрального плоскогорья. Он сложил собранные остатки в кожаную сумку, отряхнул с рук землю и посмотрел на старые часы, которые достал из брючного карманчика у пояса. – Четверть третьего, – удивился он. – Нужно спуститься поесть. Если нам хоть чуточку повезет, завтра мы наверняка разберемся. – А почему не сегодня после обеда? – тут же спросил Кристино. Херонимо указал пальцем на огромную груду земли, извлеченную доном Лино. – Надо это просеять, прежде надо это просеять. Ты знаешь, я не люблю оставлять недоделанную работу. Хоть и маловероятно, но, может, мы что-нибудь там найдем. А кроме того, надо снять план стены. Херонимо вылез из раскопа и принялся внимательно разглядывать его северную стенку. Через минуту он добавил: – Тут надо расширить раскоп с этой стороны. Нужно заложить еще один шурф, назовем его А 2. Мы сделаем его завтра, пока будем углубляться в А 1. Обязательно документировать все это. А сейчас пошли есть, уже пора. Забрал свою куртку из дубняка, где она валялась, набросил на плечи и сказал с пафосом: – Если я не ошибаюсь, мы решим завтра нашу проблему, и Арадасский холм раскроет часть своей тайны. Как жалко, что покойного дона Вирхилио нет с нами! 5 Сеньора Олимпия, сидевшая на корточках у очага, спиной к столу, медленно поднялась и обернулась. Щеки ее побагровели от жара пылающих дубовых поленьев, понемногу прогоравших и рассыпавшихся в уголья. Она сняла с огня сковородку жареной картошки и водрузила ее посреди стола, под которым стояла жаровня, а вокруг сидели археологи и уплетали за обе щеки бараньи отбивные, держа их прямо руками за косточку. За спиной у Фибулы было открытое окно, и через него с улицы доносилось нежное квохтанье кур и звонкое пение петуха. На противоположной стене, между тянувшимися рядами полок и шкафчиков с тарелками и глиняными мисками, широко улыбалась им с прошлогоднего календаря девушка в купальном костюме. Сеньора Олимпия, толстая и медлительная, постояла подбоченясь минутку, проверила, всего ли хватает на столе, а пока она стояла и смотрела, Кристино сидел, пригнув голову к плечу, и рассеянно обгрызал кость. Херонимо разозлился: – Ты что, ни на секунду не можешь забыть о своем лице? Не знаешь, как отвлечься? Посмотри ты хоть разок прямо, не пригибай голову! Сеньора Олимпия, снова присев на корточки, раздувала огонь, собираясь поставить на него котелок с кофе. Вид у Кристино был удрученный. – Чего ты пристал? – спросил он. – Началось как тик, а кончилось комплексом. Не могу теперь избавиться. – Ты же знаешь, что по этому поводу говорит Педро, – назидательно сказал Херонимо. – Гораздо важнее всех этих кремов и мазей свыкнуться со своим пятном. Хочешь не хочешь, а оно твой неразлучный спутник. Глаза у Фибулы стали совсем круглыми, и одним глотком он выпил полстакана вина. – Зудит? Кристино грустно покачал головой. – Ну и оставь ты его в покое, – весело сказал Фибула. – По мне, так пусть бы у меня лицо было двухцветным, ей-богу! Как наш флаг! Брось, не прячь лица! Кристино вымученно улыбнулся. Херонимо все гнул свое. Ясно было, что не в первый раз говорят они на эту тему. Указав глазами на сеньору Олимпию, склонившуюся над очагом, Херонимо сказал вполголоса: – Погляди на старуху. Борода у нее гуще, чем у библейского патриарха, но она лица не прячет, духом не падает, И правильно делает. Кому не нравится, пусть не смотрит. Анхель засмеялся, с хитрым видом кивнул на Кристино: – Конечно, сеньорита Лурдес может подождать, пока он от своего пятна избавится. – Лурдес Перес Лерма? – подхватил Херонимо: у него с первого же дня чудеснейшим образом запечатлевался в голове весь список студентов. – Все из-за нее, – пояснил Фибула, – из-за кого же еще? Все в курсе, только героиня не знает, Херонимо посмотрел на Кристино: – Так или не так? – Ладно, переменим тему, это дело личное. Анхель поднял голову: – Слушай, друг, вот как на духу говорю тебе: лучше иметь такое лицо, чем связать себя по рукам и ногам, как я! Честное слово! – Неужто тебе так худо? – поинтересовался Херонимо, – Мне, шеф, ни худо, ни хорошо, только, скажу вам, надеть на себя кандалы в девятнадцать лет – это, по-моему, никому по вкусу не придется. Фибула разлил по стаканам пенистое красное вино. – Ну знаешь, никто тебя силой не тащил. – Во даешь! Никто не тащил… А ты бы бросил своего ребенка, оставил бы его без роду без племени, как приютского? Сеньора Олимпия, направившаяся было враскачку к столу с новой бутылкой вина в руках, остановилась, посмотрела в замешательстве на Анхеля и воскликнула: – Да неужто вы женаты! Анхель изо всех сил выпятил грудь и звонко стукнул по ней кулаками, как по барабану: – Да, сеньора. Женат и наследника имею, к вашим услугам! – Господи боже мой, он и сам-то как дитя. Вы с лица больше на сына похожи, чем на отца… какие дела творятся… Херонимо воспользовался неожиданной разговорчивостью сеньоры Олимпии и вкрадчиво спросил: – А вы, сеньора, часом не знали дона Вирхилио? Женщина взглянула на него и вытянула шею, как гусыня. – Кто же в наших местах не знал покойного Полковника? Не поднимая глаз от тарелки, Херонимо чистил апельсин. – Он ведь много бродил по холму, верно? – Лучше сказать, он с него не спускался. По-моему, так это покойный Полковник, а вовсе не дон Лино, нашел сокровища, сами понимаете! Херонимо чуть не подавился. Откашлялся, прочистил горло. – Разве на крепостном холме есть сокровища? Сеньора Олимпия насмешливо скривилась: – Да бросьте вы, не притворяйтесь. Что же вы здесь бродите, ежели не за сокровищами приехали? Кристино, Анхель и Фибула глядели на нее как ни в чем не бывало. Херонимо, боясь прервать ее излияния, не осмеливался поднять глаза от тарелки. Никто ни о чем не спрашивал старую женщину, а она все продолжала свое: – Я-то для себя вот как решила: покойный Полковник знал о сокровищах, о тех, что там закопаны, и рассказал этой самой Пелайе. Потому что как раз в это самое время Пелайя пришла к нему в дом кухаркой, хотя кое-кто говорит, я в это не встреваю, будто не только кухаркой. Зато и я могу сказать, что Пелайя и муж ее, Гедеон, перешли теперь жить к дону Лино, в его усадьбу. Что же, по-вашему, одно с другим не связано? Молодежь переглянулась. Голос у Херонимо стал совсем слабым. И спрашивал он так осторожно, будто боялся птичку вспугнуть. – Если дон Вирхилио и в самом деле знал про сокровища, так почему он не откопал? – Что не откопал? – Сокровища. Сеньора Олимпия принялась собирать грязные тарелки, ставила их одну на другую горкой. – Это ихние дела, – невнятно, даже как-то с намеком, пояснила она, словно уже раскаялась в своем откровенном излиянии. – Поди теперь узнай, какие у него были планы. Ведь Полковник не думал помереть так, как помер, ни папа ни мама не успел сказать. Она перенесла груду тарелок в мойку и повернулась спиной, показывая, что разговор окончен. Напрасно пытался Херонимо снова разговорить ее. Сеньора Олимпия, укрывшись в броню своего обычного молчания, скользила тенью, шаркая черными войлочными туфлями по натертым воском плиткам. Перед такой немотой Херонимо оставалось только положить в рот карамельку и подняться из-за стола. – Без двадцати четыре, – сказал он, – Не будем терять время. До темноты осталось всего-то три с половиной часа. Прогноз Кристино оправдался: туман рассеялся, и солнце, милосердное солнце первых апрельских дней, слабо согревало долину и зазеленевшие косогоры напротив. На северном склоне разбитая на квадраты сетка выставляла на обозрение, словно ряд гигантских зубов, каменную структуру, которую они отрыли утром. Всю разрытую землю из ограждения вынули, и виден был чистый, утрамбованный пол на неровном фундаменте, Херонимо роздал сита и грохоты, и Фибула, примостившись на межевом знаке общинного холма, тихонечко напевал, потряхивая ситом: У меня была жена, Вот беда, вот беда! Вдруг он замолчал, улыбнулся и, не переставая трясти сито, заговорил высоким фальцетом: – Сеньоры, из земли мы вышли и в землю уйдем, но пока мы на земле, она может говорить с нами с такой же ясностью, как палимпсест. Анхель, высунув от усердия язык, тряс сито с несколькими пригоршнями земли; он громко расхохотался. – Диас Рейна! – торжествующе закричал он, словно загадку разгадал. – Оставьте вы в покое доброго дона Лусьо. Забудем о нем, – сказал Кристино. – Почему забудем? – отозвался Херонимо. – Он хороший преподаватель. Анхель недоверчиво посмотрел на него: – Ты серьезно? Вмешался Фибула: – Он же зануда. Смахивает на проповедника. – Его манеру читать лекции я не обсуждаю, но дело свое он знает. Непрестанно мерно раскачивались сита, и куча просеянной земли понемногу росла. Со дна долины доносилось ровное жужжание трактора и частый перезвон колокольчиков – там шло стадо. Долина была как бы огромным резонатором. Анхель, стоявший на коленях с ситом в руках, внезапно перестал трясти его и с шутовским видом закричал: – Вот это да! Мне повезло! Эврика! Высоко подняв над головой маленький красноватый осколочек какого-то сосуда, он размахивал им, словно трофеем. Довольный находкой, Херонимо посмотрел на осколок. – Ну-ка определи, что это такое, – сказал он, как на занятиях. Подув изо всех сил на осколок, Анхель вытащил из кармана носовой платок и заботливо обтер кусочек керамики. – Посмотрим, – сказал он, осторожно поворачивая его. – Представь себе, что ты на экзамене. Анхель вертел осколок, прикусывая кончик языка, и все никак не решался заговорить. – Ну, если уж меня совсем прижмут к стенке, – наконец сказал он, – так я скажу, что кусочек этот – кельтиберский. Разочарованный Херонимо только плечами пожал: – После того, что мы видели утром, сказать это – все равно что ничего не сказать, – Дай-ка мне, парень, – решительно вмешался Фибула, протягивая руку и склонив набок свою птичью голову. Анхель отдал ему обломок. Фибула долго изучал его, покусывая губы. В конце концов засмеялся: – И в самом деле, по этому обломку много не скажешь, – сказал он. – Не сомневаюсь, что он умеет говорить не хуже палимпсеста, только мне ни единой буквы не прочесть! Он передал осколок Кристино, и тот медленно-медленно оглядел его, спокойно и внимательно. Через несколько секунд сказал с профессиональной краткостью: – Керамика, обожженная на окисляющем огне. Кельтиберские влияния. Возможно, основание сосуда. – Правильно, – сказал Херонимо, взял осколок и убрал его в кожаную сумочку. Потом прибавил: – Если подумать хорошенько, так ничего нового к тому, что мы увидели утром, он не добавляет. В поднебесье, на разной высоте, прямо над ними парили грифы. – Не по нашу ли душу явились эти субчики? – обратил на них внимание Фибула. – Это же грифы, – сказал Кристино. – Ну и что? – А только то, что они не кусаются, друг. Они не хищники, а стервятники. Едят только падаль, так что, пока ты ноги не протянул, можешь их не бояться. Фибула опустил глаза и снова стал раскачивать из стороны в сторону сито, напевая в такт свою песенку: У меня была жена, вот беда, вот беда! Я в шкафу ее держал, вот беда, вот беда! Анхель прервал его пение. Еще не тронутое бритвой лицо Анхеля сияло. – Сегодня мне везет! – заорал он и протянул Херонимо какой-то малюсенький предмет, перепачканный землей, который Херонимо тщательно обтер пальцами и лишь потом принялся разглядывать. – Обломок браслета, – сказал он, изогнув брови. Подождал, пока все подошли к нему, и заговорил снова: – Обратите внимание на чеканку. Как и на других многочисленных кельтиберских украшениях, здесь старались изобразить голову змея. Груда просеянной земли стала выше непросеянной, а они, как неутомимые золотоискатели, все продолжали трудиться. Время от времени кто-нибудь из них выхватывал из сита оставшийся на сетке обломок керамики или еще что-нибудь и спешил показать Херонимо. Солнце заходило, и округлые увалы на противоположном склоне отчетливо выступали, освещенные его последними лучами, а скалы погружались в сумрак, сумрак трагический, влажный и холодный. Стоявшие против света растрепанные ветром дубы бахромой окаймляли вершины хребта. Вдруг они вздрогнули – где-то совсем рядом раздался хриплый, сердитый голос. Все подняли головы. Метрах в тридцати от них, взобравшись на вздымающуюся над дубняком скалу, стоял какой-то иссушенный солнцем человек, в берете, с торбой через плечо, и, размахивая дубиной, вопил: – Вы что, сволочи, надписи не видели? – Плевать я на тебя хотел! – крикнул в ответ Фибула. Человек с палкой впал в неистовство. Он затопал ногами как одержимый, снова взмахнул дубиной и с угрожающим видом прорычал: – Вас всех, стервецов, скоро рядком повесят, явились тут раскрадывать наши сокровища! Фибула посмотрел на Херонимо: – Дадим ему прикурить, шеф? Херонимо удержал его: – Спокойно, друг, Тряси сито, вроде ничего и не происходит, Даже не глядите в ту сторону. Какой-то несчастный маньяк. Все четверо сделали вид, будто с головой ушли в работу, но чем меньше они обращали внимания на стоявшего на скале человека, тем в большую ярость он впадал. На огнезащитную полосу, метрах в двадцати от раскопок, вдруг выскочила коза, и почти тотчас же камень просвистел между дубами и стукнулся о землю у ног козы. Она подпрыгнула и исчезла в чаще, в той стороне, где стоял человек. – Ну и ну, ребята, – пробормотал Анхель, – Как бы этот тип не поразбивал нам головы. – Спокойно, не смотрите на него! – проговорил сквозь зубы, сдерживая себя, Херонимо. Козопас выкрикивал что-то бессвязное, бранился, но никто не отвечал, и в конце концов ему это занятие надоело, и, сложив рупором руки, он крикнул: – Завтра мы повесим дона Лино и Пелайю! Слышали? А будете еще здесь копать, так за ними и ваш черед. Зарубите себе на носу! Фибула краем глаза посмотрел в его сторону и увидел, как тот спустился со своего пьедестала; еще несколько секунд было слышно, как он свистит, собирая стадо, и, шамкая, ругается, потом наконец снова наступила тишина, Солнце скрылось за невысоким хребтом, и с севера задул холодный ветер, Херонимо решил прекратить работу, – Забирайте все с собой, – посоветовал он. – При нынешнем положении вещей разумней ничего здесь не оставлять. Завтра обязательно займемся планиметрией. Пока они шли к машине, нагруженные инструментом, Фибула ворчал и все поглядывал поверх каменных дубов туда, где исчез козопас. Уже в машине Кристино, который до этой минуты не проронил ни слова, спросил Херонимо: – Откуда взялся этот псих? Херонимо согнулся над рулем, щелкнул языком. – Если не ошибаюсь, – сказал он, – это тот козопас, который сообщил деревне о находке дона Лино. Его поведение понятно. Он не семи пядей во лбу и на этом деле совсем свихнулся. Стемнело как-то сразу, и в домах на площади зажигались первые огни. Проехав селение, Херонимо, хотя дорога была узкая и извилистая, погнал машину, и за четверть часа они доехали до Ковильяса. Поставив машину перед телефонной будкой, он сказал своим помощникам: – Идите принимайте душ, и пусть сеньора Ньевес готовит ужин. Мне еще надо позвонить, Анхель и Фибула понимающе переглянулись; сквозь стекла кабины Херонимо видел, как они утомленно шагают к пансиону. На том конце провода сняли трубку. Голос Херонимо зазвучал ласково: – Гага? Я, Херонимо, кто же еще… Вот, звоню тебе, как обычно… Группа всегдашняя… Хотя в самой работе есть кое-что новенькое… Если немножко повезет, так может быть большой шум… Да, редко случается, чтобы археология была в центре внимания, но сейчас, мне кажется, это случится… Понял, понял уже, что ты уходила… Рад, что хорошо провела время… С Пилой?… Поразительно!… Нет, понятно, не могу этого обещать тебе… Гага, это же моя жизнь, пойми наконец… Нравится тебе или не нравится, тебе придется делить ее со мной, если только… То, что ты мне предлагаешь, вовсе не альтернатива, Гага, а ни более ни менее как профессиональное самоубийство… Бросить ее? Что ты говоришь?… Но ты что, серьезно так думаешь или просто болтаешь?… Слушай, давай переменим тему? Это не телефонный разговор. Поговорим, когда вернусь… Слушай, какая муха тебя укусила?… Я знаю, что все имеет свои границы, но никогда и представить себе не мог, что ты станешь разговаривать на таких нотах… Конечно, я не стану возражать… Не имею права, уже понял это… Только, пожалуйста, не кричи на меня, ты же знаешь, что я этого не выношу… Если ты скажешь еще какую-нибудь глупость, я повешу трубку… Хорошо, Гага, делай как знаешь… Да пошла ты!… Раздосадованный Херонимо повесил трубку и постоял в задумчивости, поглаживая подбородок и уставившись в пол кабины. Потом рассеянно толкнул дверь, вышел, сунул руки в карманы, два раза пожал плечами и пересек площадь, направляясь к пансиону. 6 Сеньора Олимпия, стоявшая в дверях хлева, прищурила глаза и пристально посмотрел на него в упор, словно пыталась вспомнить, кто этот человек. – Как вчера? – недоверчиво повторила она. – Конечно, – ответил Херонимо, – как вчера, чему вы удивляетесь? Понятно, вы можете готовить что-нибудь другое, что захотите. Я только имел в виду, что мы спустимся обедать в том же часу, как вчера. Из хлева вырывалась теплая вонь навоза и куриного помета; сеньора Олимпия придержала ногой дверь и тихонько покачала головой: – Сдается, не пойдете вы сегодня работать на холм, – сказала она. Херонимо моргнул раз и другой, словно не хотел верить собственным ушам. А позади него, будто ища защиты, сгрудились Кристино, Анхель и Фибула. – Кто сказал это? – Люди говорили. – Какие люди? – Какие могут быть люди? Наши, деревенские. Слушайте, мое дело сторона, но они-то твердили все, что это ихние сокровища и вам здесь делать нечего и что вы про это знаете. Херонимо выдавил улыбку. – Когда они это говорили? – Вчера вечером, в баре, они все заодно. Лучше бы вам уехать. Уж очень народ разгорячился, как бы несчастья какого не приключилось. Херонимо коснулся плеча сеньоры Олимпии: – Успокойтесь, сеньора. Мы сюда приехали работать. И мы не собираемся ничего ни у кого отнимать. Сеньора Олимпия умоляюще сложила руки: – Послушайтесь меня, уезжайте. Репей своими мертвыми поклялся, что никто к сокровищам и пальцем не притронется без разрешения деревни. А упрямее Репья нету, вы его еще не знаете. – Репей – это хромой с одним костылем? – Хромой он, сеньор, хромой. – Толстый? На деревянной ноге? – Он самый. Херонимо положил на стол две бумажки. – Спасибо за сведения, – сказал он, – но еду в любом случае приготовьте к двум, как и вчера. А это дело мы как-нибудь уладим. Они чувствовали на себе недружелюбные взгляды, из-за занавесок, а сидевшие рядком под колоннадой на каменной скамье с палками в руках старики глядели на них с откровенной издевкой. Когда археологи проходили мимо, последний в ряду смачно плюнул вслед Анхелю. Открывая дверцу машины, Кристино сказал: – Это кончится большим скандалом. Херонимо включил мотор, повернул руль и дал задний ход. – До этого не дойдет, – сказал он. – Алькальд приведет их в чувство. Он знает, что мы прибыли сюда с благословения властей. И не рискнет пойти против Мадрида. При подъеме на холм машина забуксовала, заурчала и еще до поворота поползла вниз; всем троим пришлось выйти, чтобы удержать ее на склоне. Когда крутой поворот миновали, показалось большое ореховое дерево; с нижней толстой ветки свисали какие-то темные предметы, и Кристино в ужасе подался вперед. – Господи помилуй! – содрогнулся он. – Они их повесили! Херонимо остановил машину, засмеялся: – Да это куклы! На легком ветерке под еще голыми ветвями раскачивались, словно два пугала, две туго набитые соломой, одетые в лохмотья куклы. Анхель выскочил из машины и повернулся к первой кукле. – Глядите, – сказал он. Между лохмотьями пиджака виднелся приколотый булавкой листок бумаги, а на нем: «Дон Лино»; на рваной темно-красной одежде второй куклы было каракулями выведено: «Пелайя». Перепуганный Анхель посмотрел на Херонимо: – Послушай, давай все бросим, а? Местные прямо взбесились. Фибула ткнул в него большим пальцем: – Анхелито на месте не сидится. Херонимо пожал плечами и сел в машину, – Хватит вам, поехали наверх. Все это выдумки козопаса. Хороши мы будем, если станем обращать внимание на угрозы какого-то чокнутого. На небе по-прежнему не было ни облачка. Плодоносный, сладостный свет, как в начале осени, мягко золотил вершины горной цепи, По дну долины бежала речушка, поблескивая между голых ив, и едва уловимый аромат лаванды доносился до вершины холма, хотя цвести ей было не время. В верхнем квартале без устали лаяла собака. Херонимо наклонился и поднял сито. – Ладно, засучим рукава, – сказал он, подходя у груде вынутой земли. – Прежде всего кончим просеивать. Потом займемся этой проклятой структурой, из-за нее я всю ночь глаз не сомкнул. В последней порции просеянной земли никаких сюрпризов не оказалось. Они кончили просеивать, и Херонимо скользнул на дно ямы, вслед за ним Кристино, а Фибула и Анхель собрались снимать план стены. Внезапно до них долетел снизу громкий колокольный звон. Изумленный Кристино прикусил верхнюю губу и с тревогой пояснил: – Бьют в набат. Херонимо поглядел на свои старые, увесистые часы. – Без четверти десять, – сказал он, – Может быть, звонят к мессе? Анхель подошел к краю уступа. – Идите сюда! – закричал он, – Внизу что-то происходит. Вся деревня собралась. Смотрите вон туда! Херонимо, Кристино и Фибула быстро подбежали к нему. Красный трактор с прицепом, полным людей, державших на плечах кто мотыгу, кто косу или серп, стоял в верхнем квартале и словно кого-то или чего-то ждал. Отчетливо было слышно тарахтенье мотора. В нижнем квартале дюжина парней, казавшихся отсюда совсем крохотными, суетилась вокруг какого-то «лендровера» и что-то в него грузила. На площади неторопливо собирались жители деревни, а какой-то мужчина ковылял от группы к группе и словно бы давал какие-то указания. Колокола звонили все исступленней. – В моей деревне так звонят на пожар, – сказал Кристино. Херонимо посмотрел вниз, машинально вынул леденец из кармана куртки и положил в рот. – Сильно опасаюсь, что к пожару этот звон отношения не имеет, – сказал он. – Видите вон того типа на деревяшке, вот того, что прыгает от группы к группе? Это Репей, козел вонючий, хромой. Это он сделал в нашу сторону тот подлый жест, когда мы вечером ехали с Пако. Красный трактор тронулся, выехал из верхнего квартала, и, когда он несколько минут спустя встретился с «лендровером» на площади, колокола внезапно умолкли. Возле машин возникли разногласия, наконец человек двадцать пять, среди них и Репей, разместились кто в «лендровере», а кто на прицепе; остальные жители деревни, человек двадцать, полезли на крепостной холм прямиком, без дороги, карабкаясь на скалы, словно дикие кошки. Стоя на вершине холма, Херонимо сжал губы и недовольно покачал головой. – Сомневаться не приходится, – сказал он, – они идут по нашу душу. Анхель подошел к нему: – Шеф, почему бы нам не перебраться через хребет и не спуститься в Побладур? Время еще есть. Эти деревенские ведь на все способны, им доверять нельзя. Кристино оскорбился и вскинулся: – Вряд ли бы городские иначе повели себя, если бы думали, что у них отнимают их добро. Анхель, с его чуть пробивающимися усиками и перепуганным детским личиком, выглядел беспомощным ребенком. – Но мы-то что у этих отнимаем? – Они думают, что отнимаем, и все тут. По их понятию, клад принадлежит деревне, а мы с доном Лино их обираем. С точки зрения деревенских, мы их грабим. «Скалолазы» поднимались все выше, и все лучше можно было разглядеть их лица и одежду. Кто был постарше и послабее, шли наискосок, козьими тропами, а самые молодые и отважные лезли на гору по прямой, цепляясь ногтями за камни. Один из них, совсем молодой, в ярко-желтом свитере, поднимался как спортсмен, без особого напряжения, словно шел по равнине. Время от времени он поворачивал голову, ободряя своих спутников, а дойдя до того места на холме, где росли каштаны, обернулся и высоко поднял белый платок. Тотчас же стоявшие на площади красный трактор и «лендровер» тронулись с места, медленно проехали деревней и, не заезжая в верхний квартал, повернули на дорогу к крепостному холму, по которой археологи проезжали каждый день. Херонимо передернул плечами и повернулся лицом к своим помощникам. – Через десять минут они будут здесь, – сказал он мрачно. – Мы не можем ни ускользнуть в Побладур, ни вообще уйти отсюда. Пусть они увидят, как мы работаем в яме. За чем мы приехали, тем и будем заниматься. И чтобы никаких драк, – он обращался теперь к Фибуле. – Слышишь, Сальвадор, – никаких драк. За всех буду говорить я, а ты, если тебе что взбредет в голову сказать им, ты скажешь это прежде мне. Но прежде всего – спокойствие. И будь я проклят, если нервы у кого сдадут и случится несчастье. Пришедшие на площадь вместе с мужчинами женщины и те, что вышли из домов на крики и шум и держали детей на руках или за руку, задрали головы и подбадривали мужчин, которые лезли по скалам, словно на приступ, под предводительством парня в ярко-желтом свитере. У каштанов десятка полтора мужчин подождали отставших, и потом пошли все вместе, гуськом, обогнули крепостной холм и направились к дороге. – Сейчас они все встретятся на огнезащитной полосе, в самом ее начале, – сказал Херонимо. – За работу! Все четверо прошли к выкопанной доном Лино яме и разместились на огороженном веревками участке так, чтобы можно было видеть, что делается на огнезащитной полосе. Херонимо, печально глядя на все вокруг своими голубыми глазами, поминутно непроизвольно пожимал плечами, Фибула ругался сквозь зубы, а перепуганный Анхель настороженно, не отрываясь, смотрел туда, где начиналась огнезащитная полоса и откуда доносился однообразный рокот моторов. Над холмом, как и накануне, парила стая стервятников. Фибула, нахмурившись, несколько секунд следил за их маневрами. – Поглядите, эта сволочь ведь ждет, – тихо сказал он и подмигнул. – Заткнись, идиот! – вскинулся Анхель. Вмешался Херонимо: – Хватит! Беритесь за работу. Краем глаза он приметил Репья, тот шел во главе колонны, рядом с парнем в ярко-желтом свитере; высокие, красиво очерченные скулы и чрезмерная худоба придавали парню восточный колорит. Следом за ними, отстав не более как на метр, шумно шли главные силы отряда; сельчане потрясали лопатами и косами с самым воинственным видом. Отряд громко топал по камням, отчетливо выделялся стук деревяшки Репья. Археологи, занявшись работой, делали вид, будто ничего вокруг не замечают, но, когда толпа подошла к ним и встала полукругом, Херонимо бросил вешку на землю и, распрямившись, заложил руки за спину. Не отрывая недовольного взгляда от Репья, он вполне дружелюбно сказал: – Доброго вам здоровья! Случилось что? Мы слышали, как били в колокола. Никто ему не ответил. Вокруг разверзлось гробовое молчание, а сдерживаемая ярость Репья вносила в него трагическую ноту. Безбородое, дряблое, студенистое лицо Репья, жирное до самых кончиков хрящеватых ушей, опадало множеством складок на подбородок, непропорционально маленький, несмотря на дородность. Опершись всем телом на костыль, он левой рукой вытащил из охотничьей сумки грушу, оглядел ее со всех сторон, и так и эдак, а потом оторвал хвостик и длинным черным ногтем большого пальца осторожно отковырнул кусок и отправил в рот. В его размеренных движениях проступало наслаждение, которое испытывает кошка, глядя на пойманную мышь. С набитым ртом и не отрывая взгляда от изуродованной груши, он сказал: – Вы что, читать не умеете? Не видели внизу объявления? Как еще с вами разговаривать? – Мы не думали, что это к нам относится, – сделал наивные глаза Херонимо. – Мы сюда по закону приехали. Раскопки ведутся по приказу Мадрида. Кусочек белой мякоти прилип к щеке Репья возле самого рта, и, когда тот говорил, прилипший кусочек то поднимался, то опускался, но не отваливался от щеки. Односельчане Репья, тяжело дыша, стояли у него за спиной, словно лишь ожидая, чтобы с губ его слетел приказ: «В атаку!» На одном из концов полукруга стоял и козопас, иссохший, почернелый, в буром берете, лицо его дергалось и недовольно кривилось. Репей отправил в рот второй кусок груши и, важничая, нагло заявил: – А с чего бы этому самому Мадриду распоряжаться в чужом доме? Мадриду мадридово, а гамонесское – Гамонесу. Одобрительный гул поплыл над толпой, а из задних рядов раздался чей-то звучный голос: «Правильно!»; но Херонимо с неистребимым упорством не сдавался, продолжал защищать свою правоту. – В Мадриде находится министерство. – Он почти кричал. – Оно выдало нам разрешение на раскопки этого холма. – Да пошел ты! – заорал мужчина в заплатанном вельветовом пиджаке, грозно размахивая мотыгой; вокруг зашумели. Репей молча созерцал эту сцену, на лице его не отразилось ничего; он доел грушу, швырнул в сторону огрызок, и тут-то белый кусочек отлепился от его щеки. Осторожно вытащив из охотничьей сумки вторую грушу, Репей с заученной важностью повторил, как ритуал, все ту же операцию, но на этот раз, когда он вонзил свой черный ноготь в ямочку плода, по его пальцам потек сладкий сок, и он, прежде чем заговорить, облизал руку. – И можно узнать, кто ж тебе дал это разрешение? – проговорил он наконец. – Министр культуры. – Да кто он такой, твой министр культуры, чтобы совать нос в наши дела? Слушай меня хорошенько: эти сокровища наши, нашей деревни, и без разрешения деревни здесь и сам Господь Бог рыть не будет. Возбужденные выкрики покрыли его последние слова. Толпа потрясала лопатами, мотыгами, косами, а кто-то крикнул хриплым, надтреснутым голосом: «Репей, хватит разводить церемонии!»; но парень в ярко-желтом свитере, повернувшись спиной к археологам и словно умножившись, спешил унять, снуя по всему полукругу, расходившихся сельчан. Стало тихо, и тогда наставительно заговорил Репей: – Земля, на которой мы стоим, – это земля Гамонеса, правильно, парень? Обескураженный, Херонимо молча согласился. Репей продолжил свою речь: – Значит, если ты сам признаешь, что земля эта гамонесская, так по какому такому тройному арифметическому правилу должны мы терпеть, что один местный тип из Побладура и четверо босяков из Мадрида крадут наше добро? Желая перекричать вновь поднявшийся шум, Херонимо повысил голос. – Минутку! – закричал он, подыскивая чувствительную струнку собравшейся аудитории, – Когда дон Вирхилио, вечная ему память, обнаружил, что на этом холме стояла крепость… – Не ври мне, парень, про покойного Полковника, не ври… Полковник и Пелайя, Пелайя и Полковник – они и в ответе за это дело, хоть вор-то – дон Лино. И честно тебе говорю: не увез бы дон Лино Пелайю в Вальядолид, так висеть бы им обоим сейчас на дереве, там, внизу. Ну, как тебе это нравится? Какой-то человек с очень белой кожей, почти альбинос, выделяющийся среди этого сборища черных беретов и загорелых, обветренных лиц, яростно взмахнул серпом и закричал: «Хватит, Репей, валандаться, вздернем их!» Тотчас же весь холм загудел проклятиями и бранью. Крики одних подогревали других, и парень в ярко-желтом свитере только успевал поворачиваться и призывать к порядку. Наконец Репей, довольный тем, что накал страстей достиг апогея, поднял костыль, требуя тишины, и надменно объявил: – Так вот, чтоб вы знали. Это наши сокровища, нашей деревни, а вы собирайте манатки и уматывайте отсюда, Мы сами укажем, как надо здесь раскапывать и кого для этого пригласить. Снова попытался было Херонимо объясниться, пока толпа еще не взбеленилась: – Имейте в виду, что эту работу могут выполнить только специалисты… Но тут человек с белой кожей, альбинос, ободренный своей прежней вылазкой, протолкался в первый ряд и, указывая заскорузлым пальцем на инструменты и кучу вынутой земли, закричал: – Что еще за специалисты дерьмовые, толком махать лопатой не умеют! Его слова покрыл дружный хохот, сдобренный непристойными выкриками и руганью. В голубых глазах Херонимо отразилась бесконечная печаль. Он повернулся к своим помощникам и сказал: «Собирайте все. Сейчас же уходим». Увидев, что они складывают снаряжение, Репей разозлился: – И скажите в Мадриде, что здесь рыть никто не будет, если только сама королева к нам не пожалует. Человек с белой кожей обернулся к односельчанам, погрозил вилами, привстал на цыпочки и завопил что было сил: – Ни фига! Даже если королева пожалует! Толпа снова его поддержала. Археологи капитулировали без сопротивления, и победа оказалась столь неожиданной и опьяняющей, что для всех сельчан, даже самых робких и молчаливых, собирающие барахло археологи стали мишенью для насмешек. Все это время Кристино клонил голову к плечу, страдая от множества насмешливых взглядов, но альбинос разглядел его больное лицо и, измываясь, завопил: – Поглядите на этого доходягу, у него шкура усохла, как на копченой колбасе! Раздался взрыв хохота. Фибула дернулся, хотел броситься на альбиноса. – Спокойно! – приказал Херонимо. Альбинос швырнул вилы на землю, пригнулся, раскорячился и, поглядев искоса на Фибулу, расставил руки и растопырил пальцы, словно какие-то когтистые лапы. – Ну, подходи, если штаны не зазря носишь, тварь чесоточная, – вызвал он Фибулу. Но Херонимо ухватил того за плечо, и Кристино, сверкая глазами, снова принялся складывать грудой их утварь, а когда все сложил, мотнул головой, указывая на веревки, ограждавшие место изысканий. Херонимо, следивший за каждым его движением, тихо сказал: – Оставь их. Вряд ли они кому помешают. Но козопас, бдительно за всеми наблюдавший с самого начала событий и страдавший, конечно, от ревности к первым ролям альбиноса, в два прыжка оказался на краю разработки и, вопя как оглашенный: «Вон! Вон!», носком сбил первую вешку. – Вон, все вон! – снова завопил он. – Сокровища наши, так сказал Репей. Словно одержимый, огибая яму, выбивал он вешки, а обрадованные односельчане поощряли его криками и награждали аплодисментами. Херонимо подавил вспышку негодования. С напускной твердостью сказал: – Кому худо от этих веревок? В ответ поднялся оглушительный гвалт, он достиг апогея, когда нагруженные инструментом археологи гуськом пошли по узкому проходу через толпу глумливых сельчан. Один из них, разочарованный мирным исходом событий, сунул под ноги Анхелю мотыгу, и тот споткнулся, не удержался на ногах и упал. Особенно гоготала толпа, когда юноша, ни слова не сказав, покорно встал на колени и собрал рассыпавшиеся инструменты, а потом в ужасе кинулся догонять своих. Они прошли уже всю огнезащитную полосу, и там их настиг тонкий злой фальцет козопаса: – И не вздумайте вернуться, сучьи дети, а не то, как бог свят, повесим и вас! Херонимо сел в машину в весьма удрученном состоянии духа из-за неожиданной беды. Он не возмущался, глубокая подавленность овладела им. Машинально положил в рот карамельку, тронул машину с места и, проезжая мимо орехового дерева с висельниками, пожал плечами и сказал: – Первый раз в жизни такое испытал. С какой стороны ни посмотри, а это было унизительно, Кристино поднял брови. – Школ не хватает в этой стране, все из-за этого. – Зато дерьма слишком много, – взорвался долго сдерживавший себя Фибула. -Только вот, ей-богу, зуб даю, если повстречаюсь один на один с этим белесым, оторву ему кое-что. Машина выехала на шоссе, и Кристино спросил Херонимо: – Что будем делать? – А как по-твоему? Я думаю, прежде всего повидаемся с алькальдом, и пусть он им как следует намылит шею. Пусть хромого засадит. Мы еще поборемся. На голову встанем, лишь бы эта шайка не добилась своего. Но в аюнтамьенто они застали только старика альгвасила с пластырем на носу; он кормил собаку. Альгвасил ничего не знал. Где был весь народ, понятия не имел. Алькальд чуть свет уехал за лесом, он каждую среду уезжает, а если им нужно повидать его, то пусть придут во второй половине дня. Херонимо пристально смотрел на альгвасила, пока тот не моргнул испуганно и не опустил глаза. Тогда Херонимо вытащил старые часы и сказал своим спутникам: – Половина двенадцатого, самое время застать Пако. Пошли отсюда, едем в Ковильяс, нечего терять время. Повернулся к человеку с пластырем на носу и добавил: – Большое спасибо. После обеда мы вернемся. 7 Облокотившись на капот машины, трое парней смотрели, что делает за стеклами телефонной будки Херонимо. Набрав во второй раз номер и услышав гудок, он машинально пожал плечами, заткнул пальцем левое ухо и еще крепче прижался правым к трубке. – Помощника генерального директора, пожалуйста. – Он немного подождал. – Это ты, Пако? Да, Херонимо… Спокойно, ничего серьезного, только все несколько усложнилось… Нет… Нет… Деревня… Явились сегодня утром на холм, явно на драку настроились, нам пришлось уйти… Да, конечно. Грозились нас повесить, и можешь быть уверен, что повесили бы, если бы мы не отступились… Прискорбно, конечно. Этого не описать. В жизни не переживал такого унижения… В остальном все в порядке. Я боялся, как бы ребята чего не выкинули, особенно Фибула, но удалось удержать… Алькальд? Да. И нашим и вашим, ну и все такое… но себя особо не утруждал. Ясное дело, нет на месте, отлучился. Я пошел повидаться с ним после этой истории, а его и след простыл… Они здесь все стакнулись, все повязаны, это точно. Зачинщик – хромой… Именно он. Тот, что нам тогда показал… ну да… Нет, конечно, так не оставим. Потому и звоню тебе. Раскопки сейчас – конфетка, наступила решающая минута. Все потом расскажу не торопясь… К представителю министерства в этой провинции? Карлитосу Пенья? Прекрасно его знаю, еще бы! Неплохая мысль… Не беспокойся, это двадцать минут, а нам все равно делать нечего… Сейчас, естественно, сразу же… За себя нет… боюсь, как бы эта шайка не натворила чего на холме… Нет, сейчас не надо. Если понадобится, сообщу… Что? Гага?… Оставь Гагу, с нею все кончено… Да-да, благодарю за посредничество, но ничего не поделаешь… Потом поговорим обо всем… Хорошо… И тебе тоже. Херонимо отодвинул дверку кабины и вышел, ребята подошли к нему. – Ну что? – Пако считает, что нужно обо всем сообщить представителю министерства в этой провинции. – Сейчас? – спросил Кристино, – Как можно скорее. Ведь это всего километров тридцать, и время убьем. Анхель, не отрываясь от стекла, молча смотрел, как мелькают деревья. Улучив минуту, когда Кристино повернул голову, Фибула, как и Анхель, сидевший сзади, кивнул на соседа: – Вот, теперь Анхелито не удостаивает нас разговором, плюет на нас. Анхель выпрямился, его детское личико немного оживилось. – Я,по правде сказать, больше страха натерпелся, чем стыда. Поминутно говорил себе: «Если Херонимо повысит голос, хромой всадит ему костыль в брюхо». Такого удавить мало. Видали, как этот боров ел грушу? Фибула ухмыльнулся: – Разламывал на куски, будто хлеб. Ты заметил, какой у него ноготь? Кристино наклонился к Херонимо: – А ты знаешь, где Представительство? Херонимо улыбнулся. Поговорив с помощником генерального директора, он словно сбросил тяжесть с плеч. – На Торговой площади, рядом с церковью Святого Андрея. Не волнуйся, не заблудимся. Я не раз здесь бывал. Фибула опять принялся за свое. – Уж больно мне хочется повстречаться с этим белобрысым мужиком один на один, – покачал он головой. – Или, если подначишь, даже с самим козопасом. Видали, с какой мордой выбивал он вешки? – Вот это меня сильней всего прихлопнуло, – признался Херонимо. – И еще сокровища, все толкуют о сокровищах, Какого черта эти проходимцы не могут понять… это же археологическая находка! Говорят о сокровищах, будто об алмазных россыпях, с ума сойти. – Не судите их строго, – вмешался Кристино, – Люди они неученые, денег у них нет. Каждый кусок считают. Что посеют, то и едят. И вот, в кои-то веки такой случай – и на тебе! Является какой-то проныра и все хапает. – Все правильно, – согласился с ним Херонимо, – Но откуда такое настойчивое стремление замешать в это дело дона Вирхилио? Бедняга Полковник уже два года лежит в могиле. Какое, к черту, он может иметь отношение к сокровищам? Фибула, расслабившись после минувшего напряжения, паясничал и давал пояснения: – По ним, так Полковник с Пелайей прекрасно ладили, спал этот тип с Пелайей. Херонимо дважды пожал плечами, – Надо было видеть эту Пелайю! – засмеялся он, – Она стряпала для Полковника, пока тот жил в Гамонесе, но от этого до постели еще далеко… Да и слишком приличный человек был Полковник, чтобы так п?шло… А кроме того, кто поверит, будто он знал, что клад у него под ногами, и рассказал одной этой женщине и больше никому. Да никто, кому была известна страсть Полковника к археологии, в это не поверит. Просто абсурд. Поворот по склону, и перед ними предстал городок, раскинувшийся по обоим берегам реки. Херонимо проскочил мост и уверенно углубился в лабиринт улочек. Машина дважды задержалась у светофора, пересекла широкий проспект и выехала на Торговую площадь. Херонимо поставил машину на стоянке Представительства. С ключами в руке подошел к ребятам, – Выпейте по стаканчику-другому здесь, а ровно в два – в «Прогресс». Прошлый раз нас там хорошо покормили. Если хотите, можем повторить. Не думаю, чтобы представитель министерства надолго задержал меня. Лифта он не признавал и помчался наверх, прыгая через две ступеньки. Вошел, не стучась, в дверь с соответствующей табличкой. – Дон Карлос у себя? Немолодая сеньорита провела его в приемную, но не успел он присесть, как двери раздвинулись и появилось улыбчатое, розовое лицо Карлоса Пеньи. – Прости, милый, прости, – сказал он и сердечно похлопал его по спине, – Майте, хоть я и сказал, кого жду, все равно тебя не узнала. Для настоящей работы она уже не годится. Садись же, рассказывай. Несколько минут назад звонил помощник генерального директора. По-моему, чем-то был раздражен, но ни о чем не захотел говорить до тебя, – И он снова похлопал Херонимо по спине и усадил напротив себя за стол, наполовину заваленный бумагами. Дон Карлос Пенья улыбался, и, когда он улыбался, становились видны золотые зубы, а светлые усы раздвигались. Все в нем было красиво и правильно: брови, лоб, нос, уши, белые, немного приплюснутые пальцы, с крупным бриллиантом на безымянном, сияющие стеклами очки в золотой оправе… Так же и движения его, и жесты, и речь – все было красиво и правильно, хотя, возможно, несколько нарочито, как немного нарочиты были его сердечность и предупредительность. – Рассказывай, – добавил он, – Что тебя привело ко мне? Ты здесь среди своих, Херонимо, ты и сам это знаешь. Ты здесь не чужой. Херонимо вытащил из кармана карамельку и положил в рот. Спохватился, что поступил невежливо, и протянул через стол целлофановый мешочек: – Хочешь? Никто из знакомых не разделяет моего пристрастия, вот я иногда и забываю о вежливости. Представитель министерства улыбнулся. – Спасибо, я не сладкоежка. Странно, конечно, но, по правде говоря, не припомню, чтобы я и в детстве ел конфеты. Ну, рассказывай, дорогой, что у тебя случилось? Помощник генерального директора сказал мне, что ты прибыл сюда из-за этого клада. Ну и находка! Этот клад и твоя археологическая карта сделают нашу провинцию более знаменитой, чем Афины в век Перикла. Херонимо нервно пожал плечами и принялся рассказывать. Представитель министерства слушал, и розовое, безразлично-спокойное лицо его мрачнело, а усы становились гуще – улыбка сбегала с губ. Его белая рука, короткопалая, с безупречными ногтями, взяла с письменного прибора пачку египетских сигарет; предложив из вежливости закурить Херонимо, он щелкнул золотой зажигалкой и закурил сам. Удобно опершись затылком о спинку кресла, он через определенные интервалы медленно выпускал кольца дыма и не отрывал полуприкрытых глаз от Херонимо. Когда рассказ был окончен, он с озабоченным видом оперся о стол. – То, о чем ты рассказываешь, дружище, это бунт, самый настоящий бунт. – Ты слишком драматизируешь. Типов этих хорошо подогрели, оно и понятно. Прими во внимание, что клад нашел побладурец, или, говоря их языком, чужой. Они не дают делать раскопки, защищают, по их мнению, свое добро. Представитель министерства энергично затряс волнистыми волосами. – Не пытайся изобразить всю историю так, будто это ерунда какая-то. Нет, Херонимо, бунт – увы! – никогда нельзя оправдать. Бунт он и есть бунт. Мы не должны легко относиться к таким серьезным вещам. – Ты тоже палку не перегибай. Представитель министерства снял очки, потер кулаком глаза и поднял палец, как бы предупреждая о серьезности вопроса. – Мне неприятно, Херонимо, говорить это, но, к несчастью, наша страна не созрела для демократии. – Он снова надел очки, предварительно протерев их носовым платком, снял трубку стоявшего на столе телефона и сунул сигарету в стеклянную пепельницу. – В подобных ситуациях надо действовать быстро и решительно, иначе рискуешь, что одни ножки да рожки останутся. Поглядел вверх, на люстру. – Управление гражданской гвардии, пожалуйста. Спасибо, – Он подождал: – Это ты, Хуанма? Да, он самый, к твоим услугам. Ты уж извини, что отрываю. У меня в кабинете Херонимо Отеро, преподаватель Мадридского университета… Именно. Да, составляет археологическую карту провинции. Так вот, у этого сеньора вышел неприятный инцидент в Гамонесе. Знаешь уже про историю с кладом?… Тем лучше, Хуанма, мне не придется тебе объяснять… Так вот, Херонимо прибыл туда по указанию Мадрида, чтобы завершить раскопки, понимаешь, а население взбунтовалось, набросилось на них… Бунт, именно это и я говорю… Насилие? Конечно. Кирки, серпы, косы, все что угодно. Не знаю. Для этого и звоню… Ты думаешь? Не лучше ли для начала попробовать дипломатический путь… Подожди, заинтересованное лицо ведь находится здесь, я сейчас с ним посоветуюсь… Он прикрыл трубку ладонью и уже как откровенный сообщник улыбнулся Херонимо и сказал вполголоса: – Хуанма настаивает, чтобы после обеда вы поднялись на холм вместе с отрядом жандармов. Они будут охранять вас, пока продлятся раскопки. Херонимо решительно покачал головой. – Ни в коем случае. Это ни в какие ворота не лезет. Представитель министерства убрал руку и прижал снова трубку к уху. Снова заговорил в полный голос: – Он находит эти меры излишними, Хуанма… Да… Возможно, предпочтительней было бы что-нибудь другое, более осмотрительное… Со мной? Как скажешь, Хуанма, ты же знаешь, за мной дело не станет… Потому я тебе и предлагаю. Ты же знаешь, я не из тех, кто увиливает. Хоть и неловко об этом говорить, но такие вещи у меня даже неплохо получаются. Сегодня вечером? Согласен… В остальное не хочу вмешиваться, не моя епархия, это по твоей части… Для начала, по-моему, неплохо. Ты же знаешь, я, как и ты, забочусь о личной безопасности людей… Конечно… Ты знаешь, что все твои распоряжения всегда кажутся мне удачными. Хорошо… Буду держать тебя в курсе… До встречи, Хуанма, и спасибо за все… Обнимаю. К твоим услугам. Он повесил трубку и широко улыбнулся. – Все в порядке, – сказал он. – Этот Хуанма – орел. Одно удовольствие с ним работать. Херонимо встревожено посмотрел на него: – Я не буду работать под охраной жандармов. – Не волнуйся. Сегодня вечером, в восемь, мы встречаемся tete-a-tete с аюнтамьенто Гамонеса в полном составе. Я бы предпочел поехать пораньше, но Хуанма говорит, и правильно, должно быть, что до восьми никого не соберешь, Херонимо все еще колебался: – Хорошо, и где же мы будем? – Ты где остановился? – В Ковильясе, в пансионе «Рамос». Представитель министерства потер лоб, словно размышляя: – Погоди минутку, не будем торопиться. Хуанма назначит встречу алькальду, вернее сказать, всему аюнтамьенто, на восемь, к этому времени и мы подъедем… если не последует приказа об отмене встречи. Херонимо нахмурился: – Отмена приказа? – Учти, милый, одну вещь. Мы приедем на встречу в Гамонес к восьми, но только в том случае туда явимся… если «детектор напряженности» даст нам зеленый свет. Если нет, подождем указаний сверху. На этом порешили. – «Детектор напряженности»? Не понимаю, о чем ты… Представитель министерства умоляюще сложил руки и нагнулся через стол к Херонимо, чтобы поглядеть поближе ему в глаза. – Хуанма предварительно вышлет наряд… – сказал он как бы вскользь. Херонимо сдвинул брови: – Полиция? – Послушай, милый. Люди будут в штатском, приедут в каком-нибудь грузовичке, вроде бы бродячие торговцы или еще кто-нибудь в этом роде. Предоставь все это Хуанме, Он первоклассный режиссер. Доверься ему. Херонимо облокотился о стол и оперся на руки подбородком. – Но я не вижу цели этой войны. Всеведущая улыбка озарила лицо представителя министерства. – Ничего сложного тут нет, – сказал он. – Хуанма беспокоится не столько об успехе раскопок, сколько о вашей личной безопасности, твоей и твоих людей. Ему важнее Порядок, чем Археология, чтоб ты знал. И он поступает правильно, выполняет свой долг. С другой стороны, это маленькое войско выполнит кое-какие… ну, выразимся так: разведывательные функции… Херонимо нетерпеливо покачал головой. Представитель министерства не дал ему рта раскрыть. – Пожалуйста, позволь мне закончить. Судя по твоему рассказу, все могло обернуться столкновением, и, если хочешь, кровавым столкновением. Я этот народ знаю, милый! Следовательно, благоразумнее будет учесть «степень напряженности», прежде чем определять дальнейшую программу действий. А это дело передового отряда, о котором я тебе и толкую. Теперь он улыбался, сплетал и расплетал пальцы, а Херонимо пристально, с сомнением смотрел на него. Представитель министерства разомкнул пальцы и примирительно поднял свою белую руку, словно устранял разногласия. – Теперь займемся другим, – он несколько раз нажал звонок. – Гамонес, Гамонес… начнем с этого конца. Секретарша, с темными кругами под глазами, просунула голову в дверь. – Пожалуйста, Майте, принесите мне список всех аюнтамьенто нашей провинции. – Это вы про телефонный справочник, дон Карлос? – Боже мой, Майте! Телефонный справочник – это одно, а списочный состав всех аюнтамьенто – совсем другое, не так ли, Майте? – улыбнулся он через силу. Не прошло и минуты, как Майте водрузила на стол представителя министерства папку с тетрадками в голубых переплетах со скрепляющими резинками на углах. Представитель министерства раскрыл папку и нашел букву "Г". – Галосанчо… Гальоса… Тамара… – бормотал он сквозь зубы, перелистывая страницы, – Гамонес, вот! – его красивый, безукоризненный ноготь пробежал поименный список; не меняя позы, лишь прикусив верхнюю губу, представитель министерства поднял глаза на Херонимо. – Ну мы и влипли, – упавшим голосом сказал он. – Все социалисты. Херонимо резко пожал плечами. – Разве это важно? У нас ведь не политический вопрос, тут нет ничего общего с политикой. Представитель министерства покрутил головой. – Ты, милый, витаешь в облаках, и я тебя не упрекаю, нет, но, уж прости за прямоту, только реальной жизни ты не знаешь. Сегодня все пронизано политикой. Все – политика. В этой стране нет ничего, не связанного с политикой. А раз так, то в этом конкретном случае нам бы лучше иметь дело с людьми из СДЦ [3 - СДЦ («Союз демократического центра») – буржуазно-демократическая партия, определявшая правительственную политику в первые годы после смерти Франко.] или даже из самой «Альянсы» [4 - "Народный альянс” – крайне правая партия, резко выступавшая против процесса демократизации.]. – Как бы там ни было, вряд ли это самое важное. – Разумеется, нет! Я не побоюсь вступить в схватку и с этим противником, и еще с другими, пострашнее. Они меня, милый, не пугают. И не подумай, что у меня тоска по прошедшим временам, но в одном я убежден: при доне Франсиско этот прискорбный инцидент не мог произойти. Херонимо поднялся и протянул представителю министерства руку, а тот, увидев, что Херонимо уже встал, вышел из-за стола, пожал ему руку и обнял за плечи. – Значит, пока договариваемся встретиться в Косильясе в половине восьмого. В кафе «Аляска», хорошо? – Согласен. Представитель министерства расплылся в самой ослепительной улыбке: – А в случае если «детектор напряженности» посоветует отложить встречу, я позвоню тебе в пансион «Рамос» за час до встречи. Договорились? – Идет, – сказал Херонимо. Представитель министерства проводил Херонимо до приемной и похлопал еще раз по плечу, потом ласково обнял за талию: – Видеть тебя здесь – для меня, милый, праздник, ты и сам знаешь. Лифта не вызываешь? Как хочешь. Возможно, ты и прав. Возможно, нам всем не помешало бы немножко поупражняться, – Он блеснул золотыми зубами и поднял руку: – До вечера, чао! 8 Несколько мужчин прохаживались под колоннадой вдоль ярко освещенных витрин кафе «Аляска». Было холодно. Под резкими, все крепчавшими порывами ветра люди горбились, засовывали руки поглубже в карманы, запахивали куртки и плащи, поднимали воротники. В конце концов Херонимо остановился у освещенной витрины и, приплясывая от нетерпения, посмотрел через площадь на часы аюнтамьенто. – Без десяти, – сказал он. – Только того и не хватало, чтобы этот тип выкинул со мной такую шутку. – А если все уладится, завтра будем работать? Как ты считаешь? – робко подошел к нему Кристино. Херонимо вытащил руки из карманов и крепко потер: – Ну конечно, ради этого все и делается. С этой историей надо как можно скорее кончать. Хотелось бы вернуться в Мадрид самое позднее в пятницу вечером. И тут Фибула неожиданно с размаху огрел Анхеля по сгорбленной спине: – Веселей, дорогой! Ты же не на похоронах. Вот шеф сейчас уедет, а мы втроем пойдем в паб «Адриан» и дадим там звону. Ну и вечерок! Клянусь, уж в этом-то я себе не откажу. Херонимо снова спрятал руки в карманы и повернулся к дверям кафе. – Холодно, даже лицо щиплет, – сказал он. – Почему бы нам не подождать в тепле? Кристино остановил его; он внимательно смотрел на середину площади. – Подожди, – сказал он. Машина с зажженными фарами медленно скользила по направлению к ним и остановилась за несколько метров, у белой линии. Вышел одетый в форму шофер и почтительно открыл заднюю дверцу, Херонимо тихонечко присвистнул: – Во черт, «мерседес»! Неужто представитель министерства? В этот миг представитель министерства в приталенном темно-сером пальто выбрался из машины и решительно направился к Херонимо. – Ну, как ты после утренних событий? – широко улыбаясь, спросил он и, указывая на остальных, сказал: – Полагаю, твои люди. Как дела, парни? – И стал с чрезмерной сердечностью пожимать руки; тут же он счел себя обязанным объясниться: – Естественно, машина не моя, – он засмеялся. – Но знай наших! Покажись перед деревенщиной в «сеате» – так только ухмыляются, а вот перед «мерседесом» пасуют. Я этих людей вдоль и поперек знаю, как самого себя, – И он мягко взял Херонимо под руку: – Ну что, едем? – Как скажешь. Я в твоем распоряжении. Анхель и Фибула насмешливо созерцали, как одетый в форму шофер придерживал дверцу. Едва машина тронулась, представитель министерства извинился. – Прости, что опоздал, – сказал он. – Хуанма этим своим знаменитым отчетом задержал меня дольше, чем я предполагал. Херонимо хотел что-то ответить, но представитель министерства ему помешал: – Не беспокойся, – и объяснил: – «Детектор» заверил, что в Гамонесе царит мир и порядок. Как только вы уехали, все успокоилось, тишь да гладь да божья благодать, – И уже другим тоном: – Во всяком случае, мы не очень опаздываем. У тебя точные часы? Херонимо попытался было посмотреть, который час, при слабом свете зажигалки, но представитель министерства, заметив это, воскликнул: – Прости, милый! – поднял руку, нашел кнопку над головой и включил верхний свет. – Пять минут девятого, – сказал Херонимо, – Ничего, подходяще, – он погасил свет. – Будем там раньше половины. – Он кивнул на затылок шофера: – Давид чудесно водит машину. Гонит, конечно, если дорога позволяет, но здесь, внутри, ничего не чувствуется. В этих больших машинах едешь, точно в кресле дома сидишь. – Понятно. Представитель министерства усмехнулся в темноте, – Во всяком случае, опоздание – вполне достойное дипломатическое средство, – прибавил он. – Вспомни, как дон Франсиско опоздал на свидание в Эндайе [5 - Имеется в виду встреча Франко с Гитлером в Эндайе 22 сентября 1940 года.]. Говорили, что фюрер был вне себя, – восхищенно засмеялся он. – Кто знает, может, вот благодаря этому мы с тобой сидим здесь спокойно и разговариваем? – Может быть, – отозвался Херонимо. – А в общем, не думаю, что нас ждут трудности. Я, конечно, предпочел бы встретиться с членами какого-нибудь другого аюнтамьенто, но ведь не всегда можешь сам выбрать противника. Справлялся я с задачами и потруднее. Слава богу, опыта мне не занимать, – он снова засмеялся, – Ты уже так давно на этой должности? – Не в том дело, милый, ты не забывай, что я брюки протер еще в Управлении информации и туризма. Да и не столько свой опыт я имею в виду, когда говорю, что знаю, как справиться с этими людьми, просто я знаю, на какую ногу они хромают, знаю их уловки и предрассудки. Ты пойми, я ведь сам деревенский, и здесь, в этих самых местах, я пахал, я косил, я молотил больше, чем они сами, а землю понимаю не хуже их. Одним словом, я стреляный воробей и знаю, как их узлом завязать. Мертвенные лунные блики пробивались меж голых ветвей. – Гамонес, – немного нервничая, сказал Херонимо. Казалось, в деревне все спали. При слабом зеленоватом свете висевших на углах лампочек в двадцать ватт видны были закрытые окна и двери. Черный кот собрался было перейти мостовую, но в последний момент отказался от своего намерения и одним прыжком перемахнул через каменную ограду. На площади тоже никого не было, только какой-то молодой, атлетического сложения человек в кожаной форменной куртке небрежно облокотился на капот голубой туристской машины, стоявшей у входа в аюнтамьенто. На углу, у поворота, зябко светились огни бара. – Останавливай, Давид, – приказал представитель министерства. – Ставь нашу машину вон за той. Едва «мерседес» остановился, как трое мужчин в таких же черных куртках поспешно вышли из голубой машины. Херонимо передернул плечами. – Ничего себе бродячие торговцы, хорош же твой великий режиссер! – расстроившись, сказал он. Представитель министерства успокаивающе положил руку ему на колено и, пока Давид открывал дверцу, успел сказать: – Молчи, милый. Подумай хорошенько. Шеф поступил по-своему благоразумно. А кроме всего прочего, исполнил свой долг. И не кати ты на него бочку, это было бы неблагодарно, Холод крепчал. Ветер врывался в долину, проносился деревней с севера на юг. Мужчина в черной куртке, тот, что стоял опершись о машину, подошел к представителю управления и вытянулся перед ним. – К вашим услугам, дон Карлос, – сказал он. – Никаких происшествий. Довольная улыбка тронула губы представителя министерства. – Все спокойно? – Деревня спит, дон Карлос. Во всяком случае, если бы что и разразилось, так в верхнем квартале стоит жандармский резерв. Тридцать человек. – Связь есть? Человек в черной куртке показал маленький передатчик: – Постоянная, дон Карлос. В автокаре они явятся сюда не позднее, чем через пятнадцать секунд. Представитель министерства оглядел пустынную площадь. – Хорощо. Этого достаточно, – удовлетворенно сказал он, – Не теряйте связь и ведите наблюдение за местом встречи. Человек в черной куртке снова щелкнул каблуками: – Как прикажете, дон Карлос. Внезапно с грохотом распахнулись двери бара, и появились четыре темные фигуры, четыре согнутые тени в низко нахлобученных беретах, головы наполовину скрыты поднятыми воротниками меховых курток. Первый, невысокого роста, одно плечо ниже другого, направился к ним, устремляясь вперед всей верхней частью тела и потирая руки. – Алькальд, – прошептал на ухо представителю министерства Херонимо. – Понял, понял. Я его знаю. – Представитель министерства понизил голос и тут же раскрыл объятия: – Что нам скажет дон Эсколастико? – Он с притворной сердечностью обхватил алькальда своими длинными руками и энергично похлопал по спине. – Как живется? Как ваш муравейник? Алькальд, притиснутый к груди представителя министерства, что-то отвечал, неопределенно разводя руками и едва дыша; наконец ему удалось вырваться из объятий и познакомить представителя министерства с секретарем аюнтамьенто и двумя советниками. Представитель министерства проявил к ним сердечность и доброе расположение, а когда он повернулся, собираясь войти в аюнтамьенто, алькальд, смущенно улыбаясь, сказал ему: – Нет, дон Карлос, не сюда. У нас все еще ремонт. И если начальство не поможет, то конца этому не будет. Очень сожалею, но встречу придется провести в школе. Он шел впереди, по боковой улочке, рядом с ним советник нес зажженный фонарь. На почтительном расстоянии их сопровождали жандармы. Дойдя до угла, свернули в переулочек возле навеса для скота; от прогнившего настила шел острый запах конских яблок и коровьих лепешек. Хоть и было темно, но даже скудный свет ближайшей лампочки позволил им различить силуэты двух вооруженных людей, стоявших за контрфорсом. Тот, что повыше ростом, заметив идущих, швырнул на землю окурок и пошел навстречу. Подойдя к представителю министерства, он вытянулся и приложил руку к груди. – К вашим услугам, – сказал он. Представитель министерства засмеялся, склонил голову и доверительно сообщил алькальду: – Заметьте, дон Эсколастико, сеньор губернатор беспокоится о нас. Прямо перед ними возникло старое двухэтажное здание школы, облупившееся и покрытое пятнами сырости, высокие окна были закрыты. Советник, который нес фонарь, сильным толчком распахнул дверь и включил свет. Под возвышением, на котором стоял стол, ярко пылали и потрескивали в печке дрова. Алькальд улыбнулся, смешно скривившись: – Мы разожгли огонь, дон Карлос, – бахвалясь, сказал он. – Задул северный ветер. Надеюсь, вы не против. Представитель управления снял пальто и подул на руки. – Напротив, – сказал он. – Благодарю вас. Секретарь и оба советника скинули на низенькие столики начальной школы свои меховые куртки и робко подошли к остальным. У секретаря были густые вьющиеся волосы и бело-розовое лицо, резко выделявшееся на фоне смуглых обветренных лиц трех других членов аюнтамьенто; под мышкой секретарь держал папку. Возле секретаря стоял советник, откликавшийся на имя Mapтиниано, и глуповато улыбался всем подряд. По лицу его словно утюгом прошлись, а уши можно было различить, только когда он поворачивался в профиль; хоть они и не были маленькими, но их так приплюснуло, что если глядеть прямо в лицо, то можно было подумать, что их отрезали. Другой советник, со щербатым ртом – в верхнем ряду не хватало по крайней мере трех зубов, – понурясь, разглядывал сверкающие носки своих тесных праздничных туфель, должно быть, спрашивая себя, чего ради он здесь валандается. Представитель министерства дружески заговорил с ними, перескакивая с одной темы на другую, он дожидался, чтобы Мартиниано перестал улыбаться, а советник со щербатым ртом собрался и доверчиво поднял на него глаза, и лишь потом коротко предложил: – Ну что, начнем? – Как угодно… – забормотал алькальд, – но вот… не удалось собрать… – Тех, что здесь, достаточно, дон Эсколастико, не беспокойтесь, – сказал представитель министерства и, легко поднявшись на возвышение, сел во главе стола, – Значит, так, – он указал сперва на стул справа от себя, потом на стул слева: – Сюда сеньор алькальд, а туда – секретарь. Остальные садитесь, кто куда хочет… Херонимо, Мартиниано и советник со щербатым ртом молча расселись. И эта простая формальность – кто где сидит за столом – уничтожила, можно сказать, атмосферу доверия, еще минуту назад царившую здесь. Теперь все взгляды были прикованы к лицу представителя министерства, а он, опустив веки, сидел неподвижно, погрузившись в собственные мысли, и соединял и разъединял кончики пальцев правой и левой руки; наконец он тихо и печально заговорил: – Итак, миссия моя не из приятных, и прежде всего вот что я должен вам сказать: тому, что случилось сегодня утром здесь, в Гамонесе, на крепостном холме Арадас, нет названия… Этот факт не поддается определению, он мог бы произойти скорее во времена пещерных людей, чем сегодня, в наш просвещенный век… Пауза все длилась, и в тяжело нависшей тишине потрескивание сырых веток в печке казалось стрельбой. Представитель министерства прищурил глаза и пояснил свою мысль: – Я сказал, что факт этот не поддается определению, но, собственно говоря, действия подобного рода прекрасно могут быть определены как гнусные, трусливые, достойные презрения. – Он перевел дыхание, разъединил руки и обхватил ими голову, прикрыв уши. – Прискорбно, что мне приходится говорить столь резко, но жители деревни Гамонес, у которой такое славное прошлое, сегодня утром оказались не на высоте. Насилие вообще заслуживает порицания, а уж тем более в случае, когда оно без всякой причины направлено против беззащитных людей, – он пристально посмотрел на сидевшего напротив него, на другом конце стола, Херонимо. – Людей, которые приехали сюда, побуждаемые желанием помочь нам, воспользоваться исключительным случаем и выяснить, что же внесли жители Гамонеса в историю человечества. Представитель министерства замолчал во второй раз. Руки алькальда неподвижно лежали на столе, а глаза прятались за ресницами, словно боялись встретить осуждающий взгляд, а оба советника, сидевшие друг против друга, едва услышав первые слова обвинительной речи, окаменели, как легавые собаки, когда они, почуяв дичь, делают стойку. Представитель министерства посмотрел на всех сидящих за столом, переводя взгляд с одного лица на другое, и неумолимо продолжил: – Небольшая группа археологов, присланная Мадридом, – он чуть иронично посмотрел на Херонимо, – подверглась оскорблениям, угрозам, поношению, а в заключение была изгнана с места работы, несмотря на то что они выполняли распоряжение властей. И если, сеньоры, говорить без обиняков и уверток и называть вещи своими именами, то это обыкновенный бунт, или, вернее сказать, преступный мятеж, который вполне точно может быть определен по уголовному кодексу и наказуется тюремным заключением. Взгляд представителя министерства снова пробежал по всем лицам, и он выдержал долгую паузу. Легкое потрескивание в печке казалось теперь пушечной канонадой. Никто не смел пошевелиться. Но когда представитель министерства снова заговорил, речь его неожиданно приобрела совсем иное звучание, интонации стали теплыми, сердечными, сочувственными, в них даже решительно проступало нечто юбилейно-поздравительное: – Но, сеньоры, наш губернатор великодушным жестом, который делает ему честь и за который мы никогда не сумеем в достаточной мере его отблагодарить, вместо того чтобы прислать сюда войска, как ему надлежало поступить, предпочел по возможности не давать хода этому событию, не придавать ему особенного значения. Полагая, что здесь произошло некоторое недоразумение, он решил послать сюда меня, чтобы я разобрался. И вот я у вас, сеньоры, и намерения у меня самые добрые, и я здесь не как судья, а как ваш друг и заступник. Советник с приплюснутыми ушами глубоко вздохнул, словно ни разу за время этого разглагольствования не перевел дыхания. Алькальд же прокашлялся, сунул указательный палец в правое ухо и принялся ввинчивать его, потом поковырял в носу и заговорил совсем тихо: – Да, сеньор дон Карлос, вы совершенно правы, недоразумение, или, лучше сказать, неразбериха. Вы поймите, сельчане подумали, что эти сеньоры, – тут он как-то неопределенно вроде бы указал на Херонимо, – заодно с доном Лино. Вы понимаете? Вот где источник всего, что произошло. Он склонил голову набок и так раскинул руки, ладонями к сидящим за столом, словно был распят на кресте. Секретарь, напротив него, невозмутимо раскрыл папку, послюнил палец, быстро полистал какие-то странички и наконец извлек листочек, отнюдь не испытывая смущения под пристальным, требовательным взглядом представителя министерства, – Если позволите, я хотел бы сделать упор на одном пункте, который, по моему мнению, и составляет суть вопроса. Названный пункт берет свое начало в заявлении человека, нашедшего клад… – тут он сверился со своими бумагами и сообщил: -…дона Лино Куэсты Баеса, сделанном им в соседнем населенном пункте Ковильяс три дня спустя после обнаружения клада. Упомянутый сеньор заявил там, согласно имеющимся у меня сведениям, что клад был им найден не в границах земель общины Гамонеса, как это произошло в действительности, а на землях Побладура-де-Анта, где упомянутый дон Лино и проживает. Если это заявление будет официально признано, то вполне ясно, сеньор представитель, что жители Гамонеса, вернее сказать, аюнтамьенто этой деревни, так как речь идет об имуществе общинном, окажется обойденным вознаграждением, которое по закону ему полагается. Советник с приплюснутыми ушами вдруг приободрился, стукнул по столу и сказал, заикаясь: – Д-д-да, оно так, сеньор. Оно и случилось здесь потому… что… что… что этот дон Лино хотел обокрасть деревню. Все задумал к рукам прибрать. Вот оно как… Советник со щербатым ртом пылко поддержал своего коллегу, и они наперебой принялись поддерживать друг друга. Представитель министерства дал им возможность излить свой гнев. Он слушал их рассуждения с притворным интересом, посылая долгие сообщнические взгляды Херонимо, и отдыхал, наблюдая, как они ходят вокруг заботливо расставленной для них западни, и когда его собеседники, устав талдычить одно и то же, всякий раз повторяя прежние аргументы, почувствовали себя победителями, представитель министерства неожиданно усмехнулся и сказал с презрительной ноткой в голосе: – Сеньоры, в настоящий момент аргументы, которыми вы защищаетесь, попросту не выдерживают критики. Еще до приезда археологов, – тут он опять пристально посмотрел на Херонимо, – стало известно, что клад найден в границах земель общины Гамонес. Сам помощник генерального директора управления культуры слышал из уст дона Лино, что находка была сделана на землях Гамонеса, на граничащей с землями деревни Побладур огнезащитной полосе, но еще на землях Гамонеса. «Меньше ста метров не хватило моей деревне, чтобы сорвать главный куш» – таковы были собственные слова дона Лино, если меня правильно информировал сам помощник генерального директора. Пытаться оправдать мятеж, прибегая к искажению фактов, – это ложный путь, если не сказать злонамеренный, У советника со щербатым ртом, совсем было захлебнувшегося в многословном потоке ораторской речи, глаза тут так и загорелись. Вне себя он крикнул: – А тогда почему же дон Лино огинался на чужой земле? Представитель министерства ответил мгновенно, с налета, желая сбить противника с толку: – Это другой вопрос. Моральная сторона поведения дона Лино – вопрос отдельный. Не будем смешивать разные веши, прошу вас. На помощь товарищу пришел Мартиниано, советник с приплюснутыми ушами: – О-о-отдельный… нет, сеньор представитель. Дон Ли… Ли… Лино явился на холм с аппаратом, чт… чт… чтобы украсть чужие сокровища. Секретарь явно получал удовольствие, глядя на стычку советников с представителем министерства. Считая, что своей терминологией плохого адвоката он отточит топорно изложенные аргументы, секретарь сказал: – Минутку. Закон (при слове «закон» алькальд и советники почтительно склонили голову) уступает нашедшему клад пятьдесят процентов, или, иначе, половину стоимости клада, только при условии, что находка была сделана на чужих землях или на землях государства слу-чай-но, – особенно раздельно он произнес последнее слово, гордо глядя поверх очков на представителя министерства, – Но если будет доказано, что дон… дон… дон… – он посмотрел на листочек, который крепко зажал в руке, – дон Лино Куэста Баес использовал во время поисков детектор, то не могли бы вы мне сказать, сеньор представитель, где же здесь слу-чай-ность? Юридически, по закону, совершенно очевидно, что названный дон Лино не имеет права ни на какое вознаграждение. Советник с приплюснутыми ушами грохнул по столу судорожно сжатыми кулаками: – Да… да… да, сеньор, об этом речь. Об том, чтобы этот самый дон… дон… дон Лино, сука такая, не урвал бы ни пе… пе… песеты. Представитель министерства поднял красивую пухлую руку, словно прося слова, и, когда воцарилась тишина, его богатый оттенками голос вновь окреп, и он сказал с иронией: – Полегче, сеньоры. Очень возможно, что нам удастся доказать все, что вы говорите, очень возможно. Но в случае, если мы убедительно покажем, что ничего случайного в находке дона Лино не было, вознаграждение не будет выплачиваться вообще. Никому. Я хочу сказать, что ни дон Лино, ни аюнтамьенто деревни Гамонес, по тому же самому тройному арифметическому правилу, ничего не вправе получить. Советник с приплюснутыми ушами застыл и онемел, его алчные тупые глазки неотрывно смотрели на губы представителя министерства. Советник со щербатым ртом вытащил из кармана пачку сигарет и закурил, держа спичку дрожащими пальцами. Алькальд, как загипнотизированный, смотрел на горящую спичку. Заговорить, да еще с вызовом, решился только секретарь: – Во всяком случае, сеньор представитель, наше аюнтамьенто решило, что поступит правильно, передав это дело адвокату, чтобы он дал ему законный ход. Представитель министерства раздраженно повернулся к нему: – Не выводите меня из себя, сеньор секретарь, не приставайте со всякой ерундой. Причина, по которой мы здесь собрались сегодня вечером, не имеет прямого отношения ни к дону Лино, ни к его манере действовать, может быть, и жульнической, – в свое время все это выйдет на свет и последнее слово скажут судьи; а имеет она отношение, и самое прямое, к варварскому нападению некоторой части жителей вашей деревни на группу археологов, присланную из Мадрида, – он не отрывал глаз от Херонимо. – Вот вопрос, который мы должны разрешить, то есть такова причина, по которой я нахожусь здесь, среди вас, сегодня вечером. Все прочее на данный момент имеет второстепенное значение. Секретарь снял очки и протер их кончиком носового платка. Было видно, как он пытается казаться спокойным, но голос его задрожал, когда он заговорил: – В любом случае, сеньор представитель, отнюдь не справедливо, чтобы целую деревню наказывали из-за распущенного поведения кучки неуправляемых людей. Представитель министерства вновь обратился к тактике мгновенного удара: – По моим сведениям, эта кучка насчитывала человек сорок. – Возможно. – Не могли бы вы мне сказать, сколько мужчин в этой деревне? – Точно пятьдесят два, – ответил, не задумываясь, секретарь. Губы представителя министерства растянулись в иронической улыбке: – Вам все еще представляется маленькой эта кучка неуправляемых? Не кажется ли вам, сеньор секретарь, что идти дальше по этому пути не очень красиво? Секретарь наконец отвел взгляд и вперил его в столешницу, словно считал прожилки. Не дав ему времени на ответ, представитель министерства тут же обратился к дону Эсколастико: – Давайте забудем об этой стороне вопроса и перейдем к сути. Скажите, сеньор алькальд, – тут лицо и шея алькальда так налились кровью, что казалось, она вот-вот брызнет, – в тот момент, когда вы уезжали из деревни, вы знали о готовящемся этим утром нападении на Арадасский холм? Алькальд сглотнул слюну. Сделал усилие, пытаясь выдавить улыбку, но вместо того губы его скривила беспомощная гримаса. Он зажмурился, прокашлялся и заговорил сладким голосом: – По правде сказать, так и знал, и не знал, сеньор представитель, считал все шуткой. – Сеньор алькальд, это отговорка, а не ответ. – Поймите меня, сеньор представитель, ваш покорный слуга догадывался о том, что у наших деревенских душа горит, догадывался об их недовольстве, до моих ушей доходили слухи о том, что этот самый дон Лино спустился в Ковильяс и поклялся там всеми своими умершими, что сокровища принадлежат не Гамонесу, а Побладуру и… – Та-та-та. Не будем приниматься за старое, сеньор алькальд, прошу вас. Эта тема устарела, забудьте о ней. Сейчас интересно узнать, по какой причине вы, зная, что творится в деревне, спокойно уезжаете сегодня утром без серьезных на то причин. Виноватая тишина повисла над столом. Потрескивание в печи походило теперь на бомбардировку. Алькальд как-то вяло, боязливо улыбнулся и снова уставился на пред-ставителя министерства, пряча взгляд за ресницами и ничего не отвечая. Тем не менее представитель министерства растянул паузу на несколько секунд, чтобы придать еще большую выразительность своим словам. Наконец он поднял палец с перстнем, словно грозный прокурор, упрекнул власти в попустительстве и обвинил всю деревню в участии в мятеже. Потом он легко объяснил, кто и в чем именно был виноват: сеньор алькальд не применил власть, советники аюнтамьенто бездействовали, большая часть жителей деревни при открытом сочувствии остальных вероломно напала на археологов, – и закончил строгим и точным сообщением: в случае, если это систематическое противодействие работе археологов – он значительно посмотрел на Херонимо – еще продолжится, он наделен властью не только лишить Гамонес какой бы то ни было компенсации, но и сместить здешние власти и посадить в тюрьму самых заядлых зачинщиков. Решение было бесповоротное и обжалованию не подлежало. Алькальд несколько раз беспокойно провел рукой по губам и по щекам, словно бы ему только что надавали пощечин, секретарь снова снял очки и делал вид, что их протирает, у Мартиниано на лице расцвели два красных пятна, как при лихорадке; что же касается второго советника, так он протянул руку, чтобы загасить сигарету в глиняной пепельнице, да и застыл в этой позе, не решаясь убрать повисшую над столом руку. Противник капитулировал, и представитель министерства, смягчившись, снова заговорил ласково, по-отечески, подчеркивая свое расположение к этой деревне, свою преданность, и свернул на примирение. – Но я уже объявил вам с самого начала, – и он широко расставил руки, словно хотел обнять алькальда, секретаря, советника с приплюснутыми ушами, советника со щербатым ртом и всю деревню, – что я приехал не взыскивать, не казнить. Слишком глубокие чувства питаю я к Гамонесу, чтобы поступать здесь строго по букве закона. Мое присутствие здесь, среди вас, вызвано другими причинами, и этих причин две: первая – желание помочь вам выбраться из затруднения, и другая – показать сеньорам из Мадрида, – он пристально посмотрел на Херонимо, – что Гамонес – вполне цивилизованная деревня, открытая всем веяниям культуры. Он выдержал долгую паузу, нагнетая напряжение. Затем внезапно голос его зазвучал громко, патетически, словно снаряд разорвался. – Посмотрим теперь, – гремел он, – живут ли в Гамонесе люди культурные и цивилизованные, или они хуже и невежественней негров из Биафры? Алькальд и советники, все еще ошарашенные непрестанно меняющейся тональностью этого потока красноречия, замотали головами, отрицая подобную возможность. Но, не дав им опомниться от потрясения, представитель министерства снова загремел, и его громовой голос зазвучал как никогда гулко, напыщенно, выспренне и категорично: – Предпочтете ли вы, чтобы Гамонес вошел в Историю как место, в котором обнаружены доисторические сокровища, бесценные для нашей цивилизации, или чтобы Гамонес стал символом разнузданного разрушения культуры? Алькальд, придавленный двумя такими противоположными возможностями, постепенно воспламеняющийся от страстной речи представителя министерства, не сдержался, отнял руку ото рта, приподнялся на стуле, вытаращил глаза и, охваченный внезапным патриотическим порывом, заорал изо всех сил: – Мы за культуру, сеньор представитель! Да здравствует Гамонес! Он шлепнулся на стул, все еще содрогаясь и хватая воздух ртом от переполнявших его чувств, словно вытащенная из воды рыба. Его благородное великодушиерассеяло последние следы подозрения и недоверия. Секретарь примкнул к его призыву, и Мартиниано тоже, расчувствовавшись до слез, а щербатый советник дубасил по столу и сопровождал слова алькальда, как припевом, категорическим «да, сеньор!». Тогда представитель министерства улыбнулся ему и мало-помалу одарил своей улыбкой, как наградой, всех присутствующих, окутавши их сладостным облаком благоволения: – Спасибо, – произнес он тонким голосом, якобы осушая воображаемую слезу. – Большое спасибо, Я и не ждал меньшего от вас. Всем известная высокая репутация этого селения не могла быть запятнана каким-то единичным и необдуманным поступком. Да здравствует Гамонес! – скажу и я от всего сердца. И да здравствуют жители Гамонеса! И да хранит господь вашу глубокую любовь к «малой родине». Я все уже сказал, и мне остается только попросить вас, сеньор алькальд, для подтверждения этого соглашения и чтобы избежать какой-либо новой путаницы, провести завтра утром, пораньше, заседание вашего Совета, для того чтобы жители деревни тоже могли выразить свою солидарность с принятым вами решением и искупить свою вину, – тут он с состраданием посмотрел на Херонимо – так, чтобы их вчерашние жертвы могли бы немедленно вернуться к выполнению своей задачи на Арадасском холме и чтобы им никто в этом не препятствовал. Прогремели аплодисменты, и все головы – кроме головы Херонимо, который оторопело наблюдал за исходом встречи, – одобрительно закивали. И так как представитель министерства пристально и настойчиво смотрел на алькальда, побуждая его взять на себя и формальное утверждение их договора, алькальд улыбнулся, несколько раз дружески легонечко похлопал его дрожащей рукой по плечу, как бы сокращая разделяющую их дистанцию, и подтвердил: – Считайте, что дело сделано, дон Карлос. Все решено, не о чем спорить, – вновь обретя начальственные манеры, он нагнулся к советнику со щербатым ртом и добавил: – Заметь себе, Альбано, созвать Открытый совет завтра в девять, – он поколебался и взглядом посоветовался с Херонимо; получив подтверждение, добавил: – Как сказал, в девять, не перепутай. Вдруг Херонимо заметил, что все взгляды устремлены теперь на него. На него смотрели как на главное действующее лицо этого праздничного соглашения и ждали, чтобы бенефициант выразил свое удовлетворение. Херонимо и сам чувствовал, что ему нужно что-то сказать, и, передернув несколько раз плечами, он заговорил глухим, охрипшим голосом, какой бывает, когда несколько часов молчишь. – Я тоже хочу поблагодарить вас всех за этот поступок доброй воли от лица Главного управления по делам культуры. И в то же время я хотел бы выразить пожелание, чтобы один из жителей деревни вошел в нашу группу. Тогда обе заинтересованные стороны, Гамонес и управление Культуры, будут сотрудничать на этих раскопках бок о бок. Тот, кого вы укажете, получит вознаграждение, а с другой стороны, он, как представитель аюн-тамьенто, сможет сообщать вам во всех подробностях, как идут раскопки. Советник со щербатым ртом снова принялся стучать по столу, приговаривая «очень хорошо»; алькальд, все еще в эйфории, шутливо указал пальцем на советника с приплюснутыми ушами и смеясь сказал: – Возьмите его, он у нас безработный. Херонимо вопросительно посмотрел на советника. – Смо… смо… смотрите, я-то что ж… – согласился, опуская глаза, Мартиниано. – Тогда все решено, – сказал представитель министерства, с шумом отодвигая стул и выпрямляясь. Остальные последовали его примеру. Теперь, как всегда после соглашения, прийти к которому было нелегко, всем хотелось шумного и долгого общения. Спустившись с возвышения и отведя Херонимо в сторону, представитель министерства хитро подмигнул и сказал: "Ну как, милый?'' Херонимо одобрил молча, потому что беззубыйсоветник только что ухватил его за руку и говорил ему с наивным рвением: «Надо же! Если бы мы все это провернули вовремя, так сегодняшней истории и не было бы». А секретарь помогал представителю министерства надеть пальто, предупреждая его: «Не доверяйте вы дону Лино. Я знал его и раньше. За этим типом нужен глаз да глаз». Из-за его спины улыбался алькальд, натягивая берет и поднимая воротник куртки. Советник с приплюснутыми ушами, кое-как накинув на плечи куртку, услужливым рывком открыл дверь. Холодный, пронизывающий ветер свистел в переулке. Несколькими метрами дальше столпились люди из охраны, они курили, укрывшись под навесом. Словно повинуясь команде, все бросили сигареты, едва завидев выходящих. Улыбающийся алькальд, одно плечо ниже другого, подошел к ним. – Сеньор капрал, – сказал он шутливо, – зовите ефрейтора и передайте ему приказ: «Все в бар!» Заключено соглашение, и это надо отпраздновать. Приглашает аюнтамьенто. 9 Когда Херонимо остановил машину на углу, у церкви, раннее утреннее солнце, ленивое весеннее солнце, еще подернутое легкой дымкой, едва золотило самые высокие гребни горного хребта. В этот ранний час на площади, против обыкновения, толпился народ, созванный призывом альгвасила, его приглушенный рожок еще слышен был в одном из внутренних кварталов селения. Под колоннадой пять или шесть стариков, усевшихся на каменной скамье у входа, сложив руки на палках, дремали и беседовали между собой, В дверях бара парень в ярко-желтом свитере и два его приятеля перекидывались шутками со стайкой принарядившихся девушек и пили по очереди из стеклянного кувшина густое красное вино. Девушки весело смеялись, а одна из них, щеголявшая в черной куртке из искусственной кожи, воротник которой был расстегнут и оттуда выбивались нитки прозрачных бус, не хотела пить из кувшина, и парень в желтом свитере заломил ей назад руки, а другой заставлял открыть рот – все вокруг смеялись. Посереди площади красный тракторный прицеп, украшенный красными и желтыми полотнищами [6 - Красный и желтый – цвета испанского флага.], неподвижный и немой, являл собой печальное свидетельство заброшенности. Вокруг него бегали маленькие ребятишки, надоедая светло-коричневой собачке, которая удирала от них под свисавшие с платформы полотнища, чтобы затем высунуться с лаем в самом непредвиденном месте. При одной из таких вылазок рыжему мальчишке в синем анораке удалось поймать ее, но, когда он попытался прокатиться на ней, собака мгновенно повернула голову, оскалила зубы и завертелась на месте, и ошеломленный малыш выпустил пса из рук и завопил от ужаса. Чуть дальше, всего в нескольких шагах от ребятишек, Репей вел беседу с двумя земляками; он замахнулся на мальчишек костылем, и те, увидев, что в их игры вмешался взрослый, притворились, будто пес им вовсе ни к чему, и, окружив Репья, принялись хором выкрикивать нечто невразумительное. Фибула глядел на них и снова, умоляюще сложив руки, стал просить Херонимо: – Только один раз, господом богом прошу тебя, Херонимо. Клянусь, что ни слова не скажу. Херонимо пожал плечами. Лицо у него было серьезное, как у человека взрослого, осмотрительного. – Оставь удовольствие на потом, – сказал он. – Закончим раскопки, делай что хочешь. А пока мы не можем все испортить из-за пустяков. Какой-то мужчина, рассеянно бродивший около машины, остановился перед ветровым стеклом и долгим, вызывающим взглядом нагло посмотрел на них. Кристино склонил голову к плечу, как только мог. – Вся деревня нас дожидается, – сказал он. – Может, лучше выйти? – Тут оглушительно захохотал Репей, и Кристино добавил: – Не нравится мне, как держится хромой. Херонимо взялся за ручку дверцы: – А что? – Словно праздник празднует, а ведь никто, по-моему, не радуется проигранному сражению. А уж тем более такой самодовольный тип. Они вышли из машины, и на площади воцарилось молчание. Херонимо недоверчиво рассматривал немногочисленную толпу, узнавая по глазам вчерашних обидчиков, хотя взгляды их не были угрожающими или злыми, как тогда, а скорее усталыми и безразличными, даже насмешливыми. Похоже было, что они принимают свершившийся факт или, по крайней мере, что, поиздевавшись над археологами на крепостном холме, они утихомирились. Он посмотрел на прицеп и туда, где стоял Репей, и тот, увидев его, поднял костыль и потряс им в воздухе в знак приветствия. – Пошли в бар. Мы же договорились встретиться там, – сказал он, торопясь укрыться от наглых взглядов местных. Девушки, проходя мимо него, переглянулись, захихикали без причины, подтолкнули друг дружку в бок, но, наткнувшись на Кристино, та, с прозрачными бусами, воскликнула: «Мамочки, ну и рожа!» – и сразу же закрыла рот руками, словно бы и не хотела этого говорить, давая понять, что язык предал ее; подружки громко захохотали. В баре алькальд и члены аюнтамьенто приняли их с распростертыми объятиями. Несмотря на ранний час, в зале стоял тяжелый дух: пахло плохим вином и табачным перегаром. Когда все были представлены друг другу, Херонимо широко улыбнулся дону Эсколастико: – Если хотите, можно начинать, сеньор алькальд. В его манере держаться Херонимо угадывал желание продлить вчерашнюю атмосферу любви и дружбы. Дон Эсколастико ликовал: – Давайте сначала выпьем по рюмочке. Все уселись перед стойкой; Мартиниано, в вельветовом костюме, без галстука, выглядел моложе и держался свободнее. Херонимо подмигнул ему: – Ну что, собрался? – П-п-посмотрим. Мне… Выпили. Теперь заказал на всех Херонимо. Когда пили по третьей, на площади захлопали в ладоши, аккомпанируя танго. Взлетела ракета. Хлопали в ладоши, сопровождая припев, его пели больше женщины и дети: Уже четыре, ставьте паруса! Дон Эсколастико вытащил из кармана меховой куртки платок и вытер рот, сказал Херонимо: – Если не возражаете… лучше, пожалуй, начать, люди проявляют нетерпение, – нагнулся, словно хотел сообщить нечто конфиденциальное: – Сложно управляться с людьми, если они раздражены. Парни дали им дорогу. Хлопки и свист прекратились, и на лицах собравшихся отразилось наивное, детское любопытство. Из-под прицепа залаяла коричневая собака, и женщина в черном взяла за руку мальчика в синем анораке, ударила по щеке и увела его под колоннаду. Девушка в черной куртке трясла длинной челкой и деланно улыбалась, показывая белые зубы, когда археологи проходили мимо. Они остановились около бара, но алькальд, заметив это, вернулся, попытался убедить Херонимо сопровождать его, но в конце концов направился к прицепу без него, с боков шли члены аюнтамьенто, позади – секретарь. Когда алькальд влез на прицеп, взвилась еще одна ракета. Несмотря на скромные пиротехнические фантазии, никто из стоявших вокруг платформы не проявлял ни малейшего интереса к происходящему. Чувство отчужденности было таким очевидным и всеобщим, что даже Репей, на жирном лице которого играла злорадная улыбка, недовольно повернулся спиной к властям и оперся о колонну. Фигурка дона Эсколастико, стоявшего на празднично убранном прицепе – рядом секретарь, позади недвижно застыли члены аюнтамьенто, – казалась совсем маленькой и неуклюжей. Взвилась третья ракета, секретарь объявил заседание Совета открытым, алькальд церемонно подошел к борту платформы и оказался лицом к лицу с безразлично взиравшими на него слушателями. Собственно говоря, все, чем располагал Совет, чтобы придать необычный, праздничный оттенок происходящему (присутствие приезжих, «мерседес» на площади, ночная встреча с делегатом, присутствие жандармов в селении, пение рожка, ракеты), было исчерпано. Оставалось только само действо: скучная речь алькальда, возвеличивание им «малой родины», фиглярские жесты, излияния, которыми он безуспешно пытался из года в год пробудить энтузиазм. Дон Эсколастико, твердо веря, что его слушают люди простодушные, начал свою речь с пронзительного крика: «Жители Гамонеса!», вытянув шею как бойцовый петух, зажмурился, раскинул руки в братском объятии, но, несмотря на все это, не достиг цели – народа он не взволновал. Старики, сидевшие на каменных скамьях под колоннадой, по-прежнему дремали, дети шалили, девушки смеялись, и никто из них, казалось, не вникал в пылкую речь, в риторические фигуры первого человека в селении. Однако алькальд, не обращая на это внимания, продолжал свои приевшиеся всем излияния, усердно подчеркивая демократический характер Советов и правильность их созыва, «принимая во внимание, что через них может дойти до самых верхов голос суверенного народа». Шум вокруг все усиливался – люди разговаривали между собой, бегали ребятишки, смеялись девушки и Херонимо, стоявший возле бара, нерешительно поглядывал по сторонам, не отваживаясь призвать к тишине. И все же, как только дон Эсколастико страстно заговорил о кладе, упомянув «миллионы, которые посыпятся на селенье, как манна небесная» и позволят им закончить ремонт аюнтамьенто, вымостить площадь, обеспечить подачу в селение воды, все как один алчно зашумели, а кто-то, укрывшись за невысокой церковной стеной, выкрикнул: – А дону Лино что? И прежде чем затих его голос, эхом откликнулся из-под арки колоннады хрипатый, навязший в ушах голос козопаса: – А этого я завтра повешу на орехе, и плевал я… Дон Эсколастико, привыкший к тому, что речи его перебивают, не переменился в лице. Он продолжал говорить, подчеркивая, что между местными жителями и археологами достигнуто соглашение и сельчане «не только уважают их работу, – сказал он, – но примут в ней участие: Мартиниано, наш земляк, вот он, стоит тут, – алькальд повернулся к взволнованному члену Совета, – поднимется с ними на крепостной холм и поможет им работать». Вслед за тем он увлекся рассуждениями о новых археологических находках, которые «обогатили бы музей нашей провинции и прославили бы наше селение», но к этому времени головокружение, вызванное словами алькальда о свалившихся на них миллионах, прошло, и народ вернулся к апатии и холодному равнодушию, а кое-кто, соскучившись, даже стали пожимать плечами и чудовищно зевать; так что чем больше старался дон Эсколастико показать любовь жителей Гамонеса к культуре, тем меньше его слушали, а смотрели по сторонам; жители, открыто или крадучись покидали площадь, теряясь в расходящихся от нее лучами переулках, где они искали солнечного местечка, курили и лениво переговаривались. По этой причине, когда выдохшийся и охрипший от напряжения алькальд пятью минутами позднее приподнялся на цыпочки и попросил согласия своих земляков на то, «чтобы ученые из Мадрида, наши именитые гости, могли бы продолжать свои раскопки в Арадасе», на площади осталось человек двадцать, в том числе археологи и Репей. И не кто иной, как Репей, подняв свой костыль к небесам, выразил согласие от имени деревни и крикнул так, будто ему оскомина свела рот: – По мне, так пусть начинают, сеньор алькальд! Дон Эсколастико все же еще раз посмотрел перед собой и по сторонам, напрасно ища всеобщего одобрения, но, заметив безразличие редких зрителей, их невозмутимые скучные лица, закончил собрание ритуальной фразой: – Так как возражений нет, Совет разрешает производить раскопки на Арадасском холме. Кристино, сощурившись, нагнулся к Херонимо: – С каждой минутой мне все меньше это нравится. Херонимо нервно передернул плечами: – Чего ты ждал? Что они встанут на колени и станут просить у нас прощения? Нужно только, чтобы они не мешали нам, оставили бы в покое, и черт с ними! Только и всего! Через три дня мы будем в ста лигах [7 - Мера длины, равная 5572 м.] отсюда, и поминай как звали. Алькальд с трудом спустился с прицепа и, уже стоя на земле, поднес большие пальцы к вискам и забавно пошевелил остальными, словно бы собирался улететь. Довольный, он спросил: – Ну как, все хорошо прошло? Выражение лица Херонимо было неопределенным. – Вам не понравилось? Херонимо пожал плечами: – Ну, скажем, не совсем плохо. – Теперь дорога вам открыта, чего же еще? – В самом деле, – Херонимо улыбнулся. – Мое внимание привлекло, что народ был готов отказаться от компенсации, если дон Лино будет повешен. Дон Эсколастико, явно изумленный, замигал. – Конечно, а что? – сказал он, словно бы речь шла о чем-то совершенно очевидном. Чтобы избежать споров, Херонимо обратился к Мартиниано: – Ну что, готов? – К-к-когда прикажете. Херонимо положил руку на плечо Анхеля: – Беги по дороге к дому сеньоры Олимпии и скажи ей, что в два мы спустимся обедать, – И, когда Анхель уже добежал до поворота у церкви, он крикнул ему вдогонку: – И что нас сегодня будет пятеро! Пока они его ждали, Фибула, сидя на заднем сиденье, рядом с Мартиниано, напевал вполголоса: У меня была жена, вот беда, вот беда! Мартиниано внимательно его слушал и, не дождавшись продолжения, спросил: – И к-к-как дальше? – А дальше никак, сеньор Мартиниано, всегда только это. В этом весь смак. Анхель, возвращаясь, пробежал через площадь. Он сел в машину по другую сторону от Мартиниано. – Она согласна, – выпалил он и захлопнул дверцу, Машина мягко тронулась с места, и, когда выехали на шоссе, Херонимо оперся обеими руками о руль и, медленно выпрямившись, прижался к спинке сиденья. Возбужденно сказал: – Друзья, Провидение предназначило нам определить время кельтиберизации Верхнего и Среднего Дуэро, Вознесем хвалу Провидению! – И он так лихо повернул, что задние колеса занесло. – О-о-осторожно! – заметил Мартиниано. Херонимо выровнял машину, подскакивавшую на выбоинах, и добавил: – И вы, сеньор Мартиниано, станете участником этого замечательного свершения. Мотор сбавлял обороты на крутом подъеме, едва не глох, машину кидало на неровностях дороги. – Перегрузили машину. Давайте выйдем, – предложил Кристино. В конце концов машина одолела подъем и, хотя и с трудом, прошла поворот у ореха. Кристино, который с тех пор, как они выехали с площади, пытался скрыть свое белое пятно от вездесущего острого взгляда Мартиниано, указал на дерево, мимо которого они проезжали: – Чучела все еще висят. Фибула ехидно посмотрел на члена Совета: – Вы поняли, сеньор Мартиниано? Это дон Лино и Пелайя. Их повесили. После них наступала наша очередь. Что скажете? Мартиниано растерянно затряс головой. – Д-д-дело рук козопаса, – сказал он. Херонимо поставил машину у скалы и, едва ступил на землю, прежде даже, чем успел открыть багажник и вынуть инструменты, почуял первые признаки беды: запах перегноя, развороченная, раскиданная до самого утеса земля, разбитые валуны, широкие отпечатки колес трактора на откосе при подъезде к вершине холма. – Что это? Что здесь случилось? – тревожно спросил он и пустился бежать. Трое юношей и Мартиниано озадаченно смотрели на него. Они увидели, как он достиг вершины крепостного холма и внезапно остановился в начале огнезащитной полосы, словно земля у него под ногами разверзлась. – Боже мой! – закричал он, воздев руки. – Что натворили эти сволочи! Трое юношей побежали за ним и остановились рядом, ноги их увязли в куче рыхлой земли. Огнезащитная полоса была перекопана от края до края. По ней прошел экскаватор и оставил траншею глубиной в два метра и шириной в три. Выброшенная земля, смешанная с камнями, корнями и крупными валунами, закрывала наполовину молодые дубки, росшие ближе других. Херонимо, словно он внезапно потерял рассудок, скатился вниз, в самую глубину рва, жестикулируя, бормоча что-то несвязное. За ним – его ученики, а Мартиниано, недвижно стоя наверху, у межевого знака, смотрел на них, не осмеливаясь тоже побежать. От древней постройки из камня, отрытой накануне, не осталось и следа. Все было разворочено, разломано, разрушено. Голубые глаза Херонимо, полные слез, не отрываясь смотрели на это опустошение. Он словно бы присутствовал на похоронах дорогого его сердцу существа. – О, боже! – повторил он. – Как же возможно такое варварство! Трое юношей, стоявших подле, молча глядели на него. Кристино наклонился и взял пригоршню черной земли. Внимательно рассмотрел. – Это они тут вчера поработали, – сказал он едва слышно. Но Фибула уже не слушал. Весь кипя, он смотрел на Мартиниано, который стоял на куче земли в противоположном конце огнезащитной полосы и курил, на голове у него был надет берет. Внезапно Фибула кинулся бежать, в два прыжка одолел крутой подъем и, вцепившись в лацканы Мартиниано, стал яростно трясти его. – Кто это сделал, говори, тварь вонючая! Это и есть ваша помощь? Да я всех вас и ваших родителей… Мартиниано, растерянный, попятился и присел на корточки. – А почему… почему… вы это все говорите мне? Херонимо, бежавший за Фибулой по дну траншеи, схватил его за руку. – Отпусти! – крикнул он. – Что делаешь? Этот идиот ни в чем не виноват. Мартиниано, почувствовав, что свободен, отряхнул испачканные землею брюки, не отрывая от обоих недоверчивого взгляда. И вдруг, совершенно неожиданно, помчался как безумный к густому леску, не обращая внимания на то, что Херонимо кричал, чтобы он вернулся; увидев как он исчез в густом кустарнике. Херонимо с бесконечной грустью повернулся к своим товарищам. – Ну и пусть катится ко всем чертям! – безнадежно сказал он. – Мы едем в деревню. Нужно как можно скорее переговорить с алькальдом. Это еще не конец. Херонимо вел машину неровно, она подскакивала на выбоинах и камнях, но никто не жаловался. В селении не было видно ни души. Люди, бродившие по улицам меньше часа назад, исчезли. Херонимо поставил машину в переулочке и пошел к школе. У входа только что остановилась машина гражданской гвардии, и из нее вышел сержант. Откуда-то издалека доносились голоса учеников начальной школы: они читали по складам. В маленьком кабинете в глубине здания, сыром, с облупившимися стенами, за письменным столом, заваленным бумагами, под портретом короля сидел алькальд, с ним было еще двое мужчин. Увидев их в дверях, он подскочил, как на пружинах, и, схватившись за голову, бросился к Херонимо. – Не рассказывайте и вы мне про трактор дона Лино. Если они его сожгли, чего вы хотите от меня? Херонимо презрительно смотрел на него с тем странным любопытством, какое пробуждало в нем редкостное насекомое. Его жилистые плечи ходуном ходили, он не мог совладать с тиком. – Мне нет никакого дела до этого самого дона Лино! – взорвался он вдруг. – Пошел ко всем чертям и дон Лино, и его трактор! Дон Эсколастико нервно потер руки. Спросил уже другим тоном: – Тогда что случилось? – Только то, что вы нас обманули, больше ничего. То, что вы ломали комедию, которая может вам дорого обойтись… – Комедию? – на загорелом лице алькальда отразилось полное недоумение. – Не начинайте все сначала. Здешние люди перекопали огнезащитную полосу экскаватором, камня на камне не оставили. Это и есть обещанная помощь? Что скажете вы теперь сеньору представителю? – Экскаватор… огнезащитная полоса… Вот как перед господом, клянусь, ничего не знал об этом. Херонимо продолжал, словно и не слыша: – Очень сожалею, сеньор алькальд. Мои люди и я, мы уезжаем в Мадрид. Сегодня же вечером о случившемся будет доложено министру. Дон Эсколастико побледнел, и, когда он умоляюще положил свою слабую, вялую руку на плечо Херонимо, тот заметил, что она дрожит. Плечи его дергались сейчас куда заметней, чем два часа назад, в Совете. Трое юношей с серьезными лицами окружили Херонимо, не зная, как им поступить, а позади них стали четверо жандармов, которые молча вошли в кабинет и перекрыли вход и выход. Поняв, что Херонимо вот-вот уедет, дон Эсколастико вцепился в отвороты его куртки театральным жестом, полным отчаяния: – Но… но вы ведь так со мной не поступите. Вы не можете оставить меня в таком положении. Сперва поджог трактора дона Лино, а теперь еще и это. Не могу я один бороться против всех. Вы должны это понять. – Очень сожалею, сеньор алькальд. Случившегося не поправишь. Дон Эсколастико по-прежнему судорожно цеплялся за куртку Херонимо и тряс головой с энергией, совсем не вязавшейся с плаксивым, писклявым голосом. – Я не в состоянии уследить за всем, сеньор Херонимо, поймите же, но я призову виновных к ответу. Клянусь вам, призову. Но, пожалуйста, дайте мне время. Не уезжайте так. Если нужно, то вся деревня поднимется с вами на холм и снова все разложит по местам. Херонимо саркастически усмехнулся. Мольбы алькальда были своеобразной компенсацией за перенесенные притеснения. – Все разложат по местам, – повторил он. – Неужели вы полагаете, что Репей и его дружки в состоянии реконструировать жилище, построенное двадцать веков назад? – Резким движением он скинул с себя его руки: – Шутки в сторону, сеньор алькальд! Я не знаю, замешаны вы или нет в этом деле, но скоро мы все это выясним. А пока я должен сообщить обо всем, и я сделаю это сегодня же вечером. Он повернулся, но алькальд шел за ним, не отпуская, и в конце концов встал между ним и жандармами. – Сообщить об этом? – осведомился он, дрожа. – Знаете ли вы, что это значит? Что будет тогда с нами? Что будет с вознаграждением? Теперь Херонимо схватил его за отвороты: – Вознаграждение? Вы что же, серьезно думаете, что это селение заслуживает вознаграждения? – Отцом-богом молю вас! Херонимо, не выпуская алькальда, нагнулся так, чтобы рот его оказался на уровне заросшего волосами уха алькальда, и закричал, словно глухому: – Слушайте меня! Это дело пойдет в суд, там разберутся. А пока сообщите Репью и его дружкам, что за куда меньшие дела людей сажают в тюрьму… Дон Эсколастико онемел и остолбенел. Херонимо отпустил его и повернулся к своим помощникам: – Пошли. Четверо жандармов пропустили их, и последний, самый пожилой, почтительно приблизился к Херонимо и доверительно сказал ему: – Поймите, сеньор: это все золото виновато. Херонимо дернул плечом и ничего не ответил. Пока дошел до ворот, несколько раз непроизвольно передернул плечами. Он был вне себя. Уже в машине Кристино робко попытался ослабить напряжение. – Школ не хватает, все из-за этого, – сказал он неуверенно. Никто ему не ответил. Автомобиль трясся на булыжниках, и, когда выбрались на шоссе, Херонимо включил третью скорость. Глаза его не отрывались от ветрового стекла, но можно было сказать, что он ничего не видит перед собой. Он пососал леденец, машинально достав его из кармана. В узком месте дороги у мостика он заметил встречную черную машину, только когда она была совсем близко. – Эй, осторожнее, ты же должен уступить дорогу, – закричал Анхель, подпрыгнув на заднем сиденье. Херонимо мгновенно притормозил. Черная машина прошла, едва не задев их, и Фибула, проводив ее глазами, закричал: – Но это же помощник генерального директора! Херонимо посмотрел в зеркало заднего вида: – Пако? Не трепись. Проехав метров двести, черная машина остановилась. Херонимо распахнул дверцу, одним прыжком выскочил из машины и помчался к черной. Помощник генерального директора, облаченный в плащ, улыбаясь, тяжело шагал навстречу по самой середине дороги, пока они не встретились на полпути. Еще не добежав до него, Херонимо безудержно завопил обо всем, что произошло: – Пако, они нам плюнули прямо в лицо! Эти сукины дети разломали жилище, сровняли его с землей. В жизни не видел такого скотства. Притащили экскаватор на полосу и камня на камне не оставили. А у нас, Пако, уже вся постройка была в руках! Жилище с кельтиберской керамикой! Но надо было подтвердить это, тьфу!… Несколько часов, Пако, всего каких-нибудь два-три часа, и мы бы завершили… Но эти свиньи все сровняли… Притащили экскаватор, ты представляешь… Все коту под хвост… Закатили нам оплеуху, Пако, понимаешь… Маленькие глазки помощника генерального директора блаженно смеялись, несмотря ни на что, за толстыми стеклами очков, и его пухлая рука по-отечески легла на плечо Херонимо. – Спокойно, не принимай все так близко к сердцу. Все обойдется. В нашем деле нужно уметь терять. Кроме того, потеряешь в одном месте, найдешь в другом. Вот, например, сокровища рассказали куда больше, чем мы ожидали. Поговорим потом спокойно. А сейчас переходи в мою машину, я приготовил тебе сюрприз. Смотри! Он поднял руку, повернул голову к черной машине, и в ту же минуту задняя дверца распахнулась и появилась совсем молоденькая девушка, высокая, смуглая, невероятно тоненькая, длинные ноги обтянуты желтыми брючками, она бежала к Херонимо и радостно махала ему рукой. Остолбеневший Херонимо только и мог сказать: – Что ты здесь делаешь? Девушка тяжело дышала и ничего не ответила. Она кинулась ему на шею, и Херонимо почувствовал, как сладостно щекочут щеку ее волосы. Он нежно прижал ее к себе, а голубые глаза его снова заблестели, словно он вот-вот заплачет. – Гага, Гагита, – прошептал он ласково ей на ухо, – неужели это ты? Мне так плохо без тебя! notes ПРИМЕЧАНИЯ 1 В местечке Лас-Коготас под Авилой во время археологических раскопок были обнаружены стоянки древних людей и некрополь, датируемые бронзовым и железным веками; найденные там керамические предметы имеют огромное научное значение, т.к. позволяют датировать первые поселения в этой части страны. «Сегундас» по-испански значит «вторые». 2 То есть аюнтамьенто. 3 СДЦ («Союз демократического центра») – буржуазно-демократическая партия, определявшая правительственную политику в первые годы после смерти Франко. 4 "Народный альянс” – крайне правая партия, резко выступавшая против процесса демократизации. 5 Имеется в виду встреча Франко с Гитлером в Эндайе 22 сентября 1940 года. 6 Красный и желтый – цвета испанского флага. 7 Мера длины, равная 5572 м.